Трое на прогулке

По примыкающим к пражскому дворцу грязным аллеям спешили по своим делам слепой Жижка и прямодушный Валленштейн — его величают в Праге «нашим героем»: город гордится, что дал миру такого человека. В мрачном дворце на Вальдштейнплац вам покажут почитаемую как святыня каморку, в которой он молился и убедил всех, что у него есть душа. По крутым кривым улочкам Праги не раз громыхали сапоги солдат — то летучих отрядов Сигизмунда, которых сменили свирепые табориты, то фанатичных протестантов, которых изгнали победоносные католики Максимилиана. То саксонцы, то баварцы, то французы, то святоши Густава Адольфа, то пушки Фридриха Великого осыпают ядрами ее ворота и берут штурмом мосты.

Евреи всегда были неотъемлемой частью Праги. Иногда они помогали христианам в их любимом занятии — взаимоистреблении, и над сводами Альтнойшуле некогда развевалось боевое знамя — знак доблести, под которым они помогали католику Фердинанду отбиваться от протестантов-шведов. Пражское гетто — одно из первых в Европе, и до сих пор сохранилась крошечная синагога, где пражский еврей молится вот уже восемьсот лет, а женщины, которым входить туда не положено, стоят на улицах и истово слушают молитву, доходящую до них сквозь слуховые окошечки, прорубленные в каменных стенах. Еврейское кладбище, примыкающее к ней, «Бетшаим, или Дом Жизни», кажется, вот-вот лопнет, переполненное покойниками. На протяжении веков, по закону, кости сынов Израиля могли покоиться только в этом тесном месте. Поэтому рассыпавшиеся и разбитые надгробия в беспорядке свалены тут и там как свидетельство молчаливой борьбы, происходящей под землей.

Стены гетто давно уже сровнены с землей, но современные пражские евреи по-прежнему живут в своих родных переулочках, хотя на их месте с поразительной быстротой возникают прекрасные новые улицы, обещающие превратить этот квартал в самый красивый район города.

В Дрездене нам посоветовали не говорить в Праге по-немецки. По всей Богемии чешское большинство испытывает неприязнь к немецкому меньшинству, и немцу, который уже не обладает былыми привилегиями, лучше не появляться на некоторых пражских улицах. Однако кое-где в Праге мы говорили по-немецки: нам приходилось выбирать — либо по-немецки, либо молчать. Говорят, что чешский язык очень древний и имеет давнюю письменную традицию. В алфавите сорок две буквы, которые могут показаться иностранцу китайскими иероглифами.[9]

С наскоку такой язык не выучишь. Мы решили, что стоит все-таки рискнуть физиономиями, и попытались разговаривать по-немецки; и действительно, ничего страшного не произошло. Почему — остается только гадать. Пражане — народ проницательный: легкий иностранный акцент, некоторые грамматические ошибки подсказали им, что мы вовсе не те, за кого пытаемся себя выдать. Я не настаиваю на этой версии, это всего лишь моя гипотеза.

Но на всякий случай, чтобы лишний раз не рисковать, мы осматривали город с помощью гида. Идеального гида я не встречал. У этого было два существенных недостатка. Английский он знал крайне плохо. Признаться, это был и не английский. Я-то знаю, что это был за язык! Винить его было бы слишком несправедливо: английский ему преподавала шотландская леди. Я немного понимаю по-шотландски, без этого нельзя быть в курсе всех новинок современной английской литературы, но понимать шотландское просторечье, да еще когда говорят со славянским акцентом, перемежая речь немецкими оборотами, — нет, уж увольте! Первое время мы никак не могли избавиться от опасения, что наш гид задохнется. Мы все ждали, что вот-вот он умрет у нас на руках. Вскоре, однако, мы к нему привыкли и подавили возникающее всякий раз, как он открывал рот, желание положить его на спину и разорвать одежду на груди. Затем мы стали понимать часть того, что он говорил, и тут выяснился его второй недостаток.

Оказалось, он недавно изобрел средство для ращения волос и пытается всучить его местным фармацевтам для рекламы и продажи. Половину времени он расписывал нам не красоты Праги, а выгоды, которое приобретет человечество, если станет потреблять его зелье; а то, что мы согласно кивали, находясь под сильным впечатлением его красноречивых комментариев, касающихся, как нам казалось, достопримечательностей города, он относил на счет нашего живого участия в судьбе его несчастной жидкости.

В итоге ни о чем другом он теперь и говорить не мог. Мы проезжали мимо руин дворцов и развалин церквей — он отпускал в их адрес легкомысленные шуточки в духе декадентов. Свою задачу он видел не в том, чтобы задержать нэпе внимание на разрушительной работе времени, а объяснить, как все можно поправить. Какое нам дело до героев с отбитыми головами и плешивых святых? Нас должен интересовать исключительно живой мир: пышноволосые девушки или девушки не столь примечательные, которые могли бы придать своим волосам пышность, употребляй они «Кофкео»; а также молодые люди с могучими усами — из тех, что изображены на этикетке.