Трое из навигацкой школы

Лодка с младенцами вернулась только под вечер. Тихие и благостные матери чинно вылезли на берег, ласково прижимая к груди окрещенных младенцев. Большого труда им стоило уговорить сестер на обряд. «Не положено, не по чину, да мыслимо ли?..» — говорили схимницы, но потом пожалели детские души и перекупали всех младенцев в озере с необходимым ритуалом.

— Передала? — спросил Алексей, отведя Катеньку в сторону.

Девочка кивнула головой и поспешно начала чертить узоры на песке, сосредоточив все свое внимание на кончике босого пальца.

— Есть ответ?

— Нет. Они как записочку вашу прочитали…

— А никто не видел, как ты передавала?

— Не-е-т… Я понимаю. Они как прочитают да как головку вскинут и говорят: «Ах!», да так на траву и сели.

— А ты что?

— А я жду. Говорю: «Что передать?» А они тогда на ножки вскочут да как закричат: «Быть не может, быть не может!» — и бегом от меня.

— Это в скиту было?

— Нет, они в лесу гуляли.

«Значит, выпускают Софью за стены, — подумал Алексей. — Завтра увижу ее. Неужели это будет?..»

— Барин, а вы что бледный такой? — испуганно спросила Катенька, глянув на Алексея. — Бледный, бледный, — девочка зажмурилась, — как в инее.

Алексей пожал плечами и через силу улыбнулся. «Громы-молнии небесные! Тут ноги не держат, душа с телом расстается, отлетает, словно облачко, а она — „бледный“…»

Вокруг анашкинского дома народу набралось, как на крестный ход Про чудо прослышали по всей округе. Из соседних сел шли пешком, ехали верхами, все желали посмотреть на нетленную бабушку. Алексей с трудом отыскал в толпе Игната.

— Здесь, Алексей Иванович, такие дела! Святая она — бабушка, и ведь доподлинно известно. Чудо! Отец Феодосий сейчас придет. Причищается, говорят. Епитрахиль надевает.

— А как же запрет архиерея?

— К архиерею Савве дьячок послан. Отец Феодосий говорит: «Сие чудо есть великий знак». Смирится архиерей.

Народ все прибывал.

— Идет, идет… — раздалось вокруг, и люди упали на колени.

Отец Феодосий важно прошествовал по живому коридору. Алексей пошел за ним.

Бабушка Наталья лежала невозмутимая, строгая, но где-то в уголках бескровного рта затаилась усмешка, словно и не покойница она, а именинница. Отец Феодосий долго смотрел в лик трупа, потом пощупал руки — холодные, поднес к губам зеркальце — не затуманилось.

— Уснула, — прошептал едва слышно Алексей в ухо священнику. — Такое бывает, я слышал. Называется — летаргия.

— Литургию — знаю, летаргию — нет! — злым шепотом отозвался священник, цепко обвел глазами присутствующих в избе и, набрав воздуху в легкие, зычно, набатно гаркнул: «Чу-у-до!»

— О господи, да она же спит! — закричал Алексей, но его никто не слушал.

Отец Феодосий, воздев руки, пел «Свете тихий», и толпа повторяла слова вечерней молитвы. Игнат дернул барина за камзол, и Алексей вслед за всеми упал на колени.

Когда экстаз пошел на убыль, отец Феодосий стал деловито отдавать распоряжения — куда и когда нести бабушку Наталью.

— Спит не спит, потом разберемся, — бросил он Алексею через плечо. — Ты про архиерея не забывай! — и, смутившись, что стал отчитываться в своих поступках перед заезжим молодым человеком, насупился, крякнул и широко перекрестился.

Чуткое ухо старосты уловило это «спит», и шепот пошел по рядам. «Уснула… А хоть бы и уснула. Нам бы так уснуть! А проснется ли? Мы помрем, наши дети помрут, а она, нетленная, будет себе в чуланчике лежать, ждать своего часа…»

Алексей рассмеялся, вспомнив французскую сказку о спящей царевне. Чего в жизни не бывает?

Когда ранним утром Алексей направился в скит, на колокольне хлюстовской церкви весело трезвонили колокола. Бабушка Наталья выиграла тяжбу, отсудила у архиерея заливные луга.

28

До острова, как и в прошлый раз, Алексей добрался вплавь. Пользоваться лодкой он остерегался, чтобы не быть заметным.

Жара уже набирала силу. В полном безветрии над травами, ярки ми осенними цветами, над опутанными паутиной кустарниками повисло знойное марево. Густые ветки топорщились орехами, и Алексеи стал машинально обрывать их. Орехи только чуть-чуть позолотились, но зерна были полные, и некоторые даже подернулись коричневой пленкой. Он раздавил зубами мягкое зерно и почувствовал, что не может проглотить — ком стоял в горле.

Почему он так уверен, что увидит сейчас Софью? Может, она не захочет встретиться с ним. Даже мысленно трусил Алексей признаться, что боится не того, что Софья не придет, а того, что обязательно придет. Он страшился ее взгляда, слов, которые должен будет сказать ей, и того, что услышит в ответ. Уже не светлая любовь была в сердце, а мука, томление. Он шел, озираясь по сторонам, каждый случайный звук — треск сучка под ногой, птичий клекот — заставлял его вздрагивать, сердце начинало стучать гулко, и к пересохшему горлу подступала горькая, как желчь, тошнота.

— Аннушка, — послышалось вдруг. Он оглянулся и увидел Софью.

Она сидела под кустом орешника в своей любимой позе, уткнув подбородок в колени. Ядовито-черное, еще нестираное платье торчало жесткими складками, подчеркивая худобу тела, голова в белой косынке казалась забинтованной, как после тяжелой травмы.