Трое из Кайнар-булака

…Пулат гнал коня по степи напрямик, точно царский гонец. Приехал в Шерабад, когда город уже спал, света ни в одном окне, собаки и те не лают. У ворот дома Истокина слез с коня, провел рукой по его крупу, и полную ладонь пены набрал. Подумал, что надо дать животному остыть, да и самому малость в себя прийти. Взял лошадь под уздцы и пошел по улице к реке, там ветерок дует свежий, решил, что быстрее остынут оба — и конь, и сам он. Через час, примерно, постучался в ворота. Услышав, как слабо скрипнула дверь дома, он опять начал волноваться. «Какой позор! — подумал он. — Я сам должен сообщить об этом другу, который для меня дороже родного брата, огорчить его!..»

— Кто там? — громко спросил Истокин.

«Ну, а кому, как не брату, и рассказывать о своей беде, — меж тем мелькнула мысль у Пулата, — кто лучше его сможет понять и помочь?!»

— Я, Пулат, — ответил он и почему-то уточнил, — из Бандыхана!

— Я по голосу тебя и через сто лет узнал бы! — сказал Михаил, открывая ворота, — заходи.

— Ассалом алейкум, Мишавой, — поздоровался Пулат, войдя во двор и ведя за собой коня.

— Ваалейкум, — ответил Истокин и рассмеялся: — самое время здороваться… Три часа ночи! — Он пошел вперед, чтобы предупредить жену о госте. Такова традиция: гость, даже такой поздний, уважаем, и его надобно принять, как подобает.

Пулат привязал коня в дальнем углу двора, задал ему клевера и вошел в комнату, освещенную светом тридцатилинейки — гордости семьи Истокиных. Такой лампы не имел даже председатель окружкома. Ксения-опа собирала на стол, а на керогазе уже шипел чайник. В этом доме твердо знали узбекский обычай — «сначала еда, а потом беседа», и потому, пока гость не выпил пиалу чая, не поинтересовались причиной столь позднего визита.

— Беда, Мишавой! — произнес Пулат и подробно рассказал о случившемся в кишлаке. — Позор обрушился на мою голову! Пообещал утром показать насмешникам и скептикам, как работает машина, и на тебе…

Истокин внимательно выслушал его, сначала хмурился, а затем внезапно расхохотался, да так громко, что Ксения-опа заметила ему:

— Сына разбудишь, Миша!

«Видно, не так уж и тяжела вина тога», — подумал Пулат, наблюдая за реакцией друга. Стал успокаиваться и сам. Миша, правда, тише, но продолжал смеяться, у него даже слезы на глазах выступили. Улыбнулся и Пулат.

— Смешно не от того, что парень в таком глупом положении оказался, — наконец произнес Истокин, — тут хоть волком вой! Меня поразила непосредственность тога, Ксюша. Она нам может подкинуть и не такие сюрпризы. — Он стал серьезным. — Две бочки керосина — не два литра, придется докладывать директору и принимать срочные меры, иначе действительно позор! Ну, что ж, пошли, брат.

— Куда, Мишенька? — спросила. Ксения-опа.

— К начальству, — ответил он, встав из-за стола.

— В четыре часа ночи?!

— А что делать, — пожал плечами Истокин, — надеюсь, поймет нас?..

У директора Пулат, опять же за чашкой чая, повторил свой рассказ. Так же, как и Истокин, хозяин дома сначала разозлился, обозвал Пулата шляпой, затем захохотал так, что стекла в окнах задрожали. Кончилось тем, что он написал записку снабженцу агроучастка, который постоянно находился в Термезе, и приказал ему срочно направить в Бандыхан четыре верблюда с горючим. Когда Пулат отправился в Термез, звезды только-только начали редеть…

— Из-за моей дурости, — сказал тога, выслушав рассказ, — тебе столько неприятностей пришлось испытать, Пулатджан, да и устал, поди. Ложись-ка спать, сон снимает усталость лучше всякого табиба.

Бибигуль-хола и Мехри, хоть и сидели за одним с ними дастарханом, в разговор мужчин не вмешивались. Шаходат ушла спать сразу после ужина, а Сиддык уснул на руках у тога.

— Оставь его, — сказал он, увидев, что Мехри решила унести сына, — пусть с дедом спит…

— Ну, как вы тут? — спросил Пулат у жены, когда легли в постель.

Вместо ответа она начала всхлипывать, а затем и вовсе разрыдалась, правда, тихонько. Пулат чувствовал это по тому, как вздрагивали ее худенькие плечи.

— Ты чего это, кампыр? — спросил он, обняв ее. Прижался щекой к ее лицу и, взяв бельбог, лежавший рядом, вытер слезы на нем. — Перестань!

— Ой, Пулат-ака, — произнесла она шепотом, сквозь слезы, — пока вас увидела, кажется, целую жизнь прожила!

— Я ведь вернулся, чего же еще, джаным? Все в порядке, завтра начну работать и каждый день буду дома.

— Спасибо вам, ангелы-хранители, — произнесла она, — что услышали мою просьбу! Спасибо и тебе, святой Султан-Саодат! Завтра же приглашу биби-халфу, закажу в честь тебя молитву и заколю двух белых петухов в твою честь!

Она прижалась телом к Пулату, обняла его сама, чего никогда раньше не позволяла себе. Пулат взглянул в глаза жены. Они светились таким счастьем, что перед их светом померкли бы звезды. Помнит он, как однажды, когда Сиддык впервые произнес, вернее, пролопотал что-то наподобие «она» — мама, радость ее была такой же.