Трое из Кайнар-булака

Он не заметил, как задремал. Проснулся же от звука выстрела. Его сделал красноармеец, на секунду появившись в проеме входа. И убил одного из трех джигитов. Двое других, разозлившись на дерзость гяура, стали осторожно выползать из пещеры и, едва высунули головы, как были уложены наповал.

— Пойду и я туда, ота, — сказал Пулат.

— Лежи, сынок, и внимательно наблюдай.

Стоны раненых прекратились. «Наверно, они умерли», — подумал бай. Тем временем на дворе наступал день. Лучи солнца, отразившись на противоположной стороне долины, осветили и кромку входа в пещеру. Хотелось пить, но воды не было. Губы бая пересохли. Было тихо, как в могиле.

— Э-эй, джигиты, — вдруг услышал Сиддык-бай голос на узбекском языке, — слушайте нас. Вы окружены, и другого выхода у вас нет. Предлагаем сдаться. На размышление десять минут. Если согласны, выбросьте белую тряпку, привязав ее к штыку. Мы против пролития крови. Сдадитесь добровольно — обещаем отпустить по домам. А Сиддык-бая свяжите и выдайте нам! Решайте!

— Ишь чего захотели, — произнес зло Пулат. — Лучше погибнуть.

Но бай не разделял мнения сына. Еще с вечера у него появилась мысль прекратить сопротивление и отдаться на милость победителя, на милость судьбы. Один в поле не воин. Он не думал о себе, знал, что красноармейцы не простят ему Бурисая. А теперь это решение окрепло в нем. «Артык устроен хорошо, — думал он, — с зятем светлейшего не пропадет. А Пулат? Почему он должен погибнуть в двадцать лет? Судьба Гульсум и жены? Разве они виноваты, что так сложились обстоятельства? Жизнь, даже самая трудная, лучше смерти. Гяуры все равно не победят, аллах никогда не допустит этого. Следовательно, война когда-нибудь да кончится и наступят мирные дни. Пророк наш Магомет признавал то, что имелось в данный момент. И если исходить из этого, то долина сейчас полна гяурами, и мы с Пулатом в этой пещере, как в мышеловке…»

— Пулатджан, — сказал он ласково, — слушай меня внимательно, потому что времени в обрез.

Пулат склонил голову.

— Так вот, когда ты был совсем маленьким, умерла твоя мать, и я женился на другой, с двумя детьми — Артыком и Гульсум. Вы все росли как дети одной матери, ими вы останетесь всегда, что бы с кем ни случилось.

— К чему вы это, отаджан? — спросил Пулат.

— А к тому, что ты сейчас свяжешь меня и выкинешь белый флаг, сын мой.

— Вы что, ота, — воскликнул Пулат, — я не предатель. Если пришло время умереть, я сделаю это достойно, без страха. Нет! Нет!

— Я верю тебе, сын, знаю, что всегда был смелым парнем. Но ты должен понять, что сейчас твоя жизнь нужна не только мне, она нужна матери твоей и Гульсум. Гяуры меня все равно убьют, и я готов к этому. Что поделаешь, на этот раз счастье оказалось на их стороне. Ты же… Ты можешь вернуться в Кайнар-булак и взять заботу о семье на себя. Я не хочу, чтобы наш род, мой род, оборвался вот так нелепо. На земле должны жить дети Сиддык-бая, внуки.

— Опомнитесь, отаджан, что вы говорите, — закричал Пулат, чувствуя, что отец решил это всерьез. — Никогда! Никогда я не покрою себя позором предателя! Не надо больше об этом. Примем последний бой и погибнем оба, как подобает воинам. Ведь я ваш сын, ота, и мне не страшна смерть!

— А я думал, что ты гораздо умнее, — грустно произнес бай. — Что бы с вами ни случилось, помните, что вы дети одной матери и одного отца. Опирайтесь на плечи друг друга, заботьтесь о матери. А Гульсум… Пусть она будет твоей невестой, Пулат. Женись на ней, я благословляю ваш брак. Это моя последняя воля, и ты обязан исполнить ее беспрекословно, сын мой!

— Нет, — упрямо ответил Пулат, — что бы ни было, я не предам вас! Лучше смерть!

— Сейчас твоя жизнь никому не нужна. А живой ты нужен матери и Гульсум. Нужен для продолжения моего рода, безумец! Пулатджан, исполни эту мою волю, прошу тебя. Перед лицом аллаха я прощаю твой страшный грех! И знай, что нет ничего превыше, чем прощение и благословение того, кто зачал тебя, вскормил и вспоил! Спеши, время идет!

Пулат был потрясен, как ему казалось, безумием отца. Он не мог произнести ни слова: «Может, отец обманывает меня, чтобы сохранить мою жизнь? Боже, у кого мне спросить, а?..»

— Торопись, Пулатджан, — прервал его мысли бай. — Слышишь, опять там кричат, значит, время истекло.

Голос оттуда предупреждал, что время истекает и что джигиты потом пусть, мол, пеняют на себя.

— Давай, сын, чалму, — произнес бай, — и не дрожи ты, как заяц.

В пещеру влетела предупредительная пуля. Опять раздался голос. Обливаясь слезами, не смея ослушаться отца, Пулат завязал баю руки, а из куска рубахи убитого джигита сделал белый флаг. Нацепив на штык, он выбросил его из пещеры. Сиддык-бай с благодарностью посмотрел на сына и тихо произнес:

— Постарайся не говорить гяурам, что ты — мой сын…

СЫН