Трое

Эшфорд хотел, чтобы дочь осталась в Оксфорде, поступила в колледж, затем в аспирантуру, то есть всегда была рядом и заботилась о нем. Она отвечала, что недостаточно умна для карьеры преподавателя, но все же понимала: это лишь предлог, как и работа стюардессы – возможность не бывать дома неделями. Высоко в небе, за тысячи километров от Оксфорда девушка подавала еду и напитки людям среднего возраста, думая про себя: ну и что изменилось?

Возвращаясь домой со станции, Суза размышляла о своей проторенной колее. Удастся ли ей когда-нибудь сойти с нее?

Последний роман Сузы, как и вся остальная жизнь, протекал по давно известному алгоритму. Сорокалетний учитель философии по имени Джулиан специализировался на досократиках: талантливый, преданный науке и совершенно беспомощный. Он постоянно употреблял наркотические вещества: марихуану – перед сексом, амфетамин – для работы, снотворное – от бессонницы. С женой он развелся, детей не было. Сперва Джулиан показался ей интересным, обаятельным и сексуальным, в постели предпочитал позу наездницы. Он водил ее в экспериментальные театры и на эксцентричные студенческие вечеринки. Однако постепенно все это приелось. Стало понятно, что Джулиану секс не особенно интересен, что он выводит ее в свет лишь потому, что она хорошо смотрится рядом с ним, что ему необходимо ее восхищение. Как-то раз она даже принялась гладить ему одежду, пока он занимался со студентом, но в процессе вдруг очнулась и поняла: пора завязывать.

Иногда она спала с ровесниками или даже с мальчиками моложе себя – просто ради удовольствия, однако рано или поздно все они ей надоедали.

Суза уже пожалела о том, что назначила Дикштейну свидание. Он удручающе точно вписывался в шаблон: на целое поколение старше, явно нуждается в заботе и внимании, да еще – что хуже всего – был когда-то влюблен в ее мать. Словом, типичный прообраз отца.

С другой стороны, Дикштейн отличался от остальных. Во-первых, он был фермером, а не преподавателем, и наверняка прочел книг меньше, чем ее возлюбленные. Далее, он взял и уехал в Палестину, пока остальные сидели в кофейнях и предавались болтовне. А еще он мог одной рукой поднять целый холодильник!.. За это утро Дикштейн не раз удивлял ее, ломая стереотипы.

Может быть, ему удастся разорвать заколдованный круг?

Или она снова себя обманывает…

Прибыв в Лондон, Дикштейн зашел в привокзальную телефонную будку, позвонил в израильское посольство и попросил соединить с кредитным отделом. Такого отдела, разумеется, не существовало: это был код для передачи сообщений в «Моссад». Ему ответил молодой человек с ивритским акцентом. Это порадовало: приятно знать, что есть люди, для которых иврит – родной язык, а не мертвый. Дикштейн знал, что разговор будет записываться, и потому сразу же принялся надиктовывать сообщение: «Бросай все, поезжай к Биллу. Сделка под угрозой срыва – появились конкуренты. Генри». Не дожидаясь подтверждения, он повесил трубку.

С вокзала Дикштейн шел пешком, думая о Сузе Эшфорд. Они условились встретиться завтра вечером; ночевать она собиралась у подруги. Ему не приходилось раньше ужинать с дамами, и он пребывал в легкой растерянности, не зная, с чего начать. В юности он был слишком беден, после войны – слишком робок и неуклюж, так и не сложилось. Разумеется, приходилось обедать с коллегами или с кибуцниками в Назарете, после рынка. Но свидание с женщиной чисто ради удовольствия…

Что вообще принято делать в таких случаях? Кажется, нужно надеть смокинг, заехать за ней на машине и преподнести коробку шоколадных конфет, перевязанную пышной ленточкой. Ни машины, ни смокинга у него не было. И потом, куда ее вести? Он и в Израиле-то не знал приличных ресторанов, не то что в Англии.

Пересекая Гайд-парк, Дикштейн непроизвольно улыбался: как ни крути, забавная получалась ситуация для сорокатрехлетнего мужчины. Он – человек несветский, и она это прекрасно понимает, значит, ей наплевать, раз сама напросилась на ужин, да и в ресторанах наверняка разбирается получше его. Ладно, ничего страшного, будь что будет.

А вот дело дало трещину. Он явно засветился, и сейчас все зависело от Борга: тот решит, стоит ли отменять операцию.

Вечером Дикштейн пошел в кино на французский фильм «Мужчина и женщина» – красивую, незамысловатую историю любви под звуки латиноамериканской мелодии. Посреди сеанса он ушел: ему захотелось плакать. Весь вечер в голове крутился навязчивый мотив.

Утром из телефонной будки неподалеку от отеля он снова позвонил в посольство.

– Это Генри. Ответа не было?

– «Девяносто три тысячи; совещание завтра».

– Передайте: «Повестка дня у стойки информации».

Пьер Борг прилетает завтра в девять тридцать утра.

Смеркалось. Четверо молча сидели в машине, терпеливо выжидая.

Петр Тюрин, коренастый мужичок средних лет в плаще, барабанил пальцами по приборной панели. Ясиф Хасан сидел рядом, Ростов с Буниным – сзади.

Ник нашел «курьера» на третий день, дежуря возле Евратома.

– В костюме уже не так смахивает на педика, но я все равно его узнал, наверняка работает здесь, – доложил он.