Трое

Сандо Верзила — безнадежный дурак, которого можно «настропалить» на что угодно. Пить, драться, играть в карты и даже работать. Ввиду этой своей исключительной покладистости, он так и не смог окончить гимназию. И считал это своим большим преимуществом.

Никто, однако, не в состоянии «настропалить» Бандеру. Он мыслитель, идеолог городских бездельников, теоретик лентяйства. Если бы время, проведенное Бандерой в «подпирании» уличных столбов засчитывалось в трудовой стаж, то его давно уже можно было бы перевести на пенсию.

Вся его жизненная философия основывалась на трех непреложных для него формулах:

«Сколько хлеба, столько и брынзы!» — концентрированная форма выражения всех его желаний, а также основательная причина для недовольства.

«Лазейку в амбар мы вам укажем, но сами будем стоять в сторонке!» — образ действий, не лишенный хитрости и предусмотрительности.

«Попробуй, сунься!» — вызывающее проявление самоутверждения, разумеется, когда нет никакой опасности пострадать.

Бандера в этом году кончает гимназию и пойдет служить в армию.

— Еще валяешься? — рычит Сандо Верзила, просовывая в дверь свою лохматую голову. Он посматривает на Бандеру — не добавит ли что-нибудь?

Тот отчаянно зевает. Входят. Бандера садится на кровать, в ногах у Сашо, а Верзила предпочитает стоять.

— Ушли! — рыдающим голосом говорит Сандо, которого этим утром «настропалили» на любовные похождения.

Сашо догадывается, что речь идет о вчерашних девушках, с которыми они договорились пойти на реку.

— Есть время! — успокаивающим тоном отвечает он, даже не пошевельнувшись в кровати.

Помимо бремени репутации общепризнанного, добродушного дурачка, Сандо Верзила должен нести еще вдвойне более тяжелое бремя пренебрежения приятелей.

— Ясно, у вас есть время! А у меня нет! Я сегодня выхожу в ночную смену, — протестует он с горечью, свойственной всем пренебрегаемым. Из трех приятелей только Сандо работает — грузчиком на заводе электромоторов. — Вот начнете работать, тогда посмотрю я на вас!

Бандера подобрал губы. Слово «работа» всегда вызывало у него отвращение.

— Вкусно пахнет! — говорит он недвусмысленным тоном.

— Иди на кухню, возьми! — Сашо продолжает лежать, разглядывая с интересом первооткрывателя пальцы ног.

Бандера возвращается с тарелкой, полной еще теплых коржиков.

— Моя тетя посыпает их сахаром! — жует он.

Мало кто знает, что когда Бандера сердится, то он называет свою мать тетей.

Напрасны отчаянные взгляды Сандо. Приятели не торопятся.

— Ешь! — потчует его Сашо.

Но Сандо Верзила не хочет коржиков. Он жаждет любви.

— Нет у вас интереса, а то давно бы пошли! — таков вечный аргумент пренебрегаемых.

Сашо воспринимает эти слова, как необоснованную критику его представлений о товариществе, как покушение на свой авторитет.

Не считаясь с любовными вожделениями Сандо Верзилы и с гурманскими склонностями Бандеры, Сашо говорит:

— Покурим и пойдем. Комната наполняется дымом.

Неожиданно Сашо вскакивает с постели и босиком, в одних трусиках (он всегда считал пижаму признаком старости или стопроцентного мещанства), выбегает во двор и бежит вокруг дома. Он делает рывки, прыгает, кувыркается, выполняет гимнастические упражнения и, под конец, использует ветвь старого ореха во дворе в качестве перекладины. Сандо смотрит на него из окна с явным неудовольствием, Бандера — равнодушно.

Каждый город имеет свою природную достопримечательность. Если для Софии это гора Витоша, для Плевена — местность Кайлыка, для Русе — новый парк, то для городка, в котором живет Сашо, это луга с тенистыми ивами у реки.

В воскресные дни сюда приходит добрая половина населения городка. В будни же эти места превращаются в бесплатную общественную прачечную. На обоих берегах сохнут на солнце белоснежные квадраты простынь, распростертых на темно-зеленой траве, домотканые коврики и дорожки, покрывала и наволочки во всей своей ярмарочной пестроте, а женщины с сильными бедрами и руками, усердно стучат вальками. Вода здесь теплая до самого ноября. Под вечер женщины, выкупавшись в каком-нибудь укромном месте под тенью ив, идут домой, нагруженные бельем.

Нелегкое дело пройти четыре километра до города с тяжелой ношей на плечах. Но даже для идущих налегке Сандо и Пепи Бандеры это более чем слишком. Уже на полпути у Сандо полностью испаряется жажда любовных приключений, а Бандеру с набитым коржиками желудком тянет ко сну.

Они втроем идут босиком по пыльной дороге. Впереди, обливаясь потом, вышагивает Сандо без рубашки, в широченных старомодных брюках. За ним тащится Пепи Бандера в рубахе в желтую и красную клетку и широкополой соломенной шляпе, уникальной по своим размерам во всем городе. Последний — Сашо, почти обнаженный, со стройным загорелым телом и вечной улыбкой на лице.

Вначале ведут оживленную беседу:

— Кольо все еще ухлестывает за Таней? — спрашивает Сашо.

— Жениться будут! — гримасничает Сандо.

— Это еще не известно, — замечает Бандера таким тоном, словно он собаку съел в матримониальных вопросах.