Тризна

– В одно слово сказали! – поднял палец мордовский мужичок. – Все мечтают о будущем вселенском счастье – но, помилуйте, кто же канавы рыть-то станет? Косы для косьбы ввозим из Австрии, горчичники из Франции… А что сами умеем? – любить, как Вронский, и мыслить, как Левин. Да! еще сострадать, как Мышкин. Если забыть о труде…

– А если мы перестанем мечтать о вселенском счастье, забудем о духовных идеалах, то они больше не воскреснут! – патетически воскликнула дама. – Мы превратимся в деляг американского разбора – и это уже навсегда! А ваше драгоценное правительство, не способное даже на американизацию…

– Правительство?! Да единственный, кто у нас еще не испьянствовался и не изболтался – это правительство! Кто проводит железные дороги, кто разрешил Балканский вопрос? Ваши болтуны-либералишки? Мечтатели? Письмо Белинского к Гоголю? Или, может быть, письма г-на Шпоньки к его тетушке? Все это сделало правительство!

– Вы удивительно прошлись насчет наших фанфаронишек! – звучно одобрил господин с раздвоенной бородой, к концу своих слов по-учительски возвысив голос, видя, что его готовы прервать. – Пора сорвать маску с этих непрошеных благодетелей человечества, готовых уничтожить все, несогласное с излюбленной ими химерой!

Это был прокурор, составивший карьеру на политических процессах.

– Фанфаронишки, как вы удачно изволили выразиться, от своих притязаний никогда не откажутся, – насмешливо замаслился мужичок в пенсне. – Ведь мученичество – единственный способ прославиться для человека без таланта и трудолюбия. Вы согласны со мной? – обратился он к последнему гостю, в котором наблюдались некоторые посягательства на артистизм.

– Все вероучения годятся разве что для диссертаций, – наслаждаясь ожидаемым эффектом, выговорил артистический гость. – А лично я, господа, полагаю все в мире оправданным в качестве эстетического феномена.

За городом не чувствовалось никакой промозглости. Контуры металлических опор на станции, жирно обведенные нетронутым воздушным снегом, выглядели призраками. Походка сделалась нетвердой – на слабо светившемся снегу не было теней, и было не понять, где дорога повыше, а где пониже. Внезапно он вздрогнул: из сугроба чернел, словно кисть руки, разлохмаченный конец стального троса. И не успел перевести дыхание, как отшатнулся снова: впереди темнел и медленно извивался широко размахнувшийся двухметровый крест, – это из канализационного люка поднимался пар, на который упала тень оконного переплета из единственного еще горевшего окна ближайшего дома.

Да-а, фантазия умеет порождать чудовищ! Но без нее такая скука!..

Окно на кухне еще горело, показалось, что мелькнул Светкин силуэт, – и горячо сделалось на душе. Вот он – интерьер, который не достать ни за какую капусту, не откопать ни в каких цветастых журналах!

Вспомнил поцелуи своей партнерши, и по небу пробежали мурашки, как будто лизнула в губы малознакомая собака. Но тут же вспомнился воробьиный скелетик, смеющиеся китайские глазки – и до того стало за нее обидно, что он, недолго думая, влепил себе пощечину – аж в ушах зазвенело. «Свинья такая! Еще строит из себя чистоплюя!»