Тривейн

– Объясню, – улыбнулся Грин Гамильтону. – Мы с вами не юристы, Нэпп, если бы мы были ими, то, думаю, сказали бы, что наш мистер Тривейн располагает лишь обрывками прямых письменных свидетельств, которые могут навредить непосредственно, но у него огромное количество косвенных улик... Правильно я излагаю, советник Гамильтон?

– Вы могли бы давать уроки, Арон... Тривейн сделал то, чего никто от него не ожидал: наплевал на юридические документы. Я даже подозреваю, что он сделал это в самом начале своего расследования... И пока мы колупались с тысячами законов и десятью тысячами параграфов относительно стоимости, оформления и распределения, Тривейн охотился за другим – за личностями. Он понял, что те, кто занимает ключевые позиции, за все и отвечают. Не забывайте, что он сам блестящий администратор, и даже ненавидящие его признают это. Он понимал, что должен существовать некий эталон, контролирующий процесс. Такая огромная и разнообразная компания, как «Дженис индастриз», не может функционировать лишь на исполнительском уровне. Особенно при данных обстоятельствах. Странно, что первыми это поняли Марио де Спаданте и его люди. Они нарочно поставляли противоречивую информацию и ждали, какова же будет реакция? Но реакции не последовало, и они растерялись, не понимая, что им делать с их открытием? Де Спаданте, обозлившись, стал сыпать угрозами, набрасываясь на каждого, кто вступал с ним в контакт... Впрочем, довольно о де Спаданте!

– Прошу прощения, мистер Гамильтон, – подавшись вперед со своего металлического кресла с лежавшими на нем вышитыми подушками, произнес Нэпп. – Все, что вы говорите, снова возвращает меня к решению, принятому Бобби Уэбстером... Вы полагаете, Тривейн собрал по кусочкам информацию, которая может угрожать всему, что мы сделали. А раз так, то лучшего момента для дискредитации Тривейна нам не найти! Ведь в таком случае мы дискредитируем и его доказательства! А для нас это очень важно...

– А почему бы его не убить? – внезапно прозвучал глубокий голос Грина.

Это был жесткий вопрос, и он ошеломил и Мэдисона и Нэппа. Лишь Гамильтон никак не прореагировал.

– Это вас шокирует, а? – продолжал Грин. – Но почему? Вполне возможно, что об этом думаете и вы... Я видел смерть намного ближе всех, сидящих за этим столом, может быть, и поэтому такая постановка вопроса меня не пугает. Но я хочу сказать вам, почему план этого уличного торгаша Уэбстера не внушает мне доверия... Все дело в том, что такие люди, как Тривейн, намного опаснее именно тогда, когда их убивают или отправляют в отставку...

– Почему? – спросил Уолтер Мэдисон.

– Потому что они оставляют после себя наследство, – ответил Грин. – Становятся тяжелой артиллерией, символами всевозможных общественных кампаний, их объединяющим смыслом. Именно они воспитывают поколения недовольных крыс, которые, размножаясь, вгрызаются в ваши организации! А у нас нет времени, чтобы уничтожать их в зародыше...

Арон Грин был так разъярен, что у него задрожали руки.

– Успокойтесь, Арон, – тихо, но твердо произнес Гамильтон. – Так мы ничего не добьемся... Он прав, знаете ли. У нас нет времени на всякие там попытки: они не только отвлекают от дела, но не могут увенчаться успехом. А люди, подобные Тривейну, всегда придерживаются сути дела... Следует понять это и приспособиться. Так вот, руководствуясь интересами дела, я обращаюсь к вам, сенатор, и к вам, Арон, поскольку вы, Уолтер, вступили в игру позже и ваше участие в ней, как бы высоко мы его ни оценивали, пока еще не очень-то продолжительно...

– Я знаю, – мягко подтвердил Мэдисон. – Найдется много таких, кто мог бы назвать нас брокерами власти, и они были бы правы... Именно мы распределяем власть внутри политического организма. И хотя в нашей деятельности есть некоторая личная заинтересованность, руководствуемся мы все-таки отнюдь не личными амбициями. Конечно, мы верим в собственные силы, но рассматриваем их при этом только как инструмент, с помощью которого можно чего-то добиться. Я объяснил все это Тривейну, полагаю, он убежден в нашей искренности...

Слушая Гамильтона, Нэпп рассматривал стеклянную поверхность столика, за которым сидел. Неожиданно он резко поднял голову и уставился на Гамильтона.

– Вы это сделали?

– Да, сенатор. Именно об этом мы с ним и говорили! Это вас удивляет?

– Да вы с ума сошли!

– Почему? – вдруг резко спросил Грин. – Вы что, сенатор, совершили нечто такое, чего можно стыдиться? Или, может, больше беспокоитесь о себе, нежели о наших общих целях?

Наклонившись вперед, Арон Грин в упор смотрел на Нэппа, его лежавшие на столе руки дрожали.

– Речь не о том, чтобы стыдиться чего-то, мистер Грин. Я говорю о непонимании. Вы действуете как частное лицо, а я избран народом. И прежде чем отвечать за что-то, я хочу видеть результаты. А до этого мы еще не дошли...

– Но мы ближе к ним, нежели вы думаете! – заметил Гамильтон, сохраняя в отличие от Грина и Нэппа совершенное спокойствие.

– Пока что нет никаких доказательств! – парировал Нэпп.