— Набирай плебеев, пролетариев, рабов и веди в Субурру. Там распределишь их по декуриям и центуриям.
— Вождь, не лучше ли тебе подождать меня? Милон разъярен, людей у него много, а с тобой — несколько человек…
— От судьбы своей не уйдешь, — возразил Клодий, и на аполлоноподобном лице его выступили морщины.
Они расстались, и Клодий поскакал по дороге в Рим.
Светало. В утреннем воздухе звуки приобретали особенную четкость и яркость: голоса торговок зеленью, погонщиков ослов, песни кутил доносились из прилегавших улиц. Лошадь Клодия бежала рысью, за ним следовал небольшой отряд. Люди переговаривались между собой и шутили.
Вдруг лошадь Клодия навострила уши — из-за углового трехэтажного дома вылетели всадники с мечами наголо, и впереди мчался муж свирепой наружности, с мрачно-злыми глазами и нависшими бровями.
«Милон, — подумал Клодий, — злодей выследил меня…»
Выхватив меч, он приказал отряду приготовиться к бою. Но уже аристократы с громкими криками налетели на растерявшихся людей и дружно заработали мечами.
Отряд был мгновенно смят. Клодий, уклоняясь от ударов рослого всадника, отступал к ограде сада. И вдруг, изловчившись, взмахнул мечом — всадник завопил, схватив рукой обоюдоострое лезвие, проникавшее в грудь. В это мгновение Клодий почувствовал резкую боль в боку, и, выдернув меч из груди всадника, обернулся: перед ним был Милон. Клодий успел увидеть ощеренные зубы, злобные глаза вождя аристократов и, падая с лошади, услышал яростный голос:
— Добить его!
Боли он не испытывал, только после каждого удара, потрясавшего тело, опутывала вязкая слабость, руки и ноги деревенели. А потом всё потемнело, точно он провалился в черную яму.
К вечеру Сальвий проезжал с новобранцами по этой дороге. На улице лежали неубранные трупы, и лошади шли осторожно, похрапывая и прядая ушами. Изрубленный Клодий лежал почти рядом с рослым оптиматом. Сальвий сразу узнал вождя и, спешившись, приказал оцепить место боя, а Клодия уложить на носилки и нести на форум. Он не сомневался, что убийство — дело рук Милона, и обдумывал, как отомстить злодею.
Повелев плебеям кричать на улицах о преступлении Милона, он поехал впереди носилок. Улицы шумели — толпы ремесленников, пролетариев, рабов и вольноотпущенников присоединялись к печальному шествию, выкрикивая угрозы, потрясая палками, железными прутьями, молотками. Испуганные торговцы поспешно запирали лавки, лектики с матронами и оптиматами неслись вскачь, скрываясь в переулках, голоса учителей затихали в школах, преторы и магистраты разбегались с форумов. И вдруг раздалась грозная песня:
Сальвий слушал с грустью в сердце.
«Почему кучка сильнее толпы и ее побеждает? Сколько погибло лучших людей, сколько погибнет еще! Мы объединились в декурии, центурии, Клодий создал мощный кулак, и всё же убит!..»
Вглядывался в лица ремесленников, жадно, с каким-то болезненным вниманием. И впервые, быть может, за всю свою бурную жизнь он подумал, что среди мелкого люда есть мужи мудрые и что необходимо прислушиваться к их голосу. Он знал, что Клодий никогда не спрашивал мнения толпы, а действовал, как сам находил нужным, и теперь, когда вождем станет он, Сальвий, нужно сплотиться с народом, узнать его мысли, чувства и желания…
Прислушался к песне:
И вдруг впереди увидел большую иглу, торчавшую из шапки. Это был портной. Несколько сгорбившись, он пробирался навстречу толпе.
Шум толпы и грохот песни нарастали. На мгновение шапка с иглой остановилась, потом закачалась и исчезла. Вскоре она появилась в другом месте, повернулась, и Сальвий увидел бородатое лицо, красные глаза. Иудей шагал с толпой за носилками Клодия.
Когда шествие вышло на Via Appia и Сальвий выехал вперед — толпа остановилась: два курульных эдила в тогах с пурпурной каймой преграждали путь, подняв руки. Сальвий сразу увидел, что это не плебейские эдилы, и, подъехав, спросил, по какому праву они задерживают похоронное шествие.