Триумф великого комбинатора

Ираклий Давыдович легонько вздохнул, и запинаясь почти на каждом слове, пробормотал:

– Понимаете, товарищ Ишаченко, в среду утром... вы помните... тогда еще... снег шел... он был... а в четверг... днем... я был... в горкоме... его...

– Так. Дальше, – Ишаченко пошевелил усиками и, как мог, благожелательно улыбнулся.

– Я ехал в трамвае, зашел в продуктовую лавку, и, мне кажется, его уже там не было. Я думаю, этот казус как раз и произошел между трамваем и лавкой.

Брови Альберта Карловича тесно сжались.

– И вы в этом уверены?

– Нет, не совсем.

– Тогда давайте разбираться.

Капитан поерзал на стуле, потому что внутри засуетился охотник, достал из пачки с громкой надписью "Казбек" папиросу, сунул ее меж зубов, взял в загребистую лапу коробок спичек и инстинктивно его встряхнул. Убедившись по звонкому шороху, что спички на месте, он спокойно закурил. После пятой затяжки Альберт Карлович встал и, уперев в бока руки, прошелся по кабинету. Ираклий Давыдович, ощущая в себе нестерпимую тяжесть, растеряно следил за яловыми сапогами капитана: сапоги с противным шарканьем елозили по полу, окончательно сводя на нет оперативную уборку тети Паши.

– А что вы делали между трамваем и лавкой? – вдруг спросил следователь.

– Ехал.

– В трамвае?

– Нет.

– Как нет? Вы же говорили про трамвай.

– В трамвай, собственно говоря, мне попасть не удалось. Я на подножке стоял...

– Ах, вот как! А в лавке?

– А вот в лавке был.

– Что делали?

– Как всегда зашел, постоял в очереди и купил полкило "Краковской".

– Угу. Это очень важно. И что дальше?

Ираклий Давыдович насупился.

– Понимаете, в среду утром, вы помните, тогда еще снег шел...

– Да, я помню. – ...он был. Так?

– Так. А в четверг днем вы были в горкоме. Так?

– Так, – обрадовался Ираклий Давыдович хорошей осведомленности следователя.

Альберт Карлович легко плюнул на кончик указательного пальца и, когда Суржанский открыл рот с целью говорить дальше, окурок с противным шипением погас.

– Я, как вы знаете, работаю в исполкоме, – продолжал Суржанский, обливаясь потом. – Но вот когда я пришел в горком, его уже, мне кажется, не было...

– А вы мне свидетельствовали, что в горкоме он был!

– Нет, это я сам был в горкоме...

– Вы не волнуйтесь, – ласково сказал капитан. – Потом вы ехали в трамвае, зашли в продуктовую лавку, постояли в очереди... полкило "Краковской"... Ну? Тогда был?

– Нет, не был.

– Ну знаете, товарищ Суржанский, – беспокойно произнес Ишаченко голосом одного из членов губревтрибунала. – "Был не был"... Он что, приятель ваш или кто?..

Ираклий Давыдович умоляюще посмотрел на того, кому он вверял свою судьбу.

Альберт Карлович поправил на себе гимнастерку.

– Приказываю: успокоиться, раз, все сначала и помедленнее, два, без повторов, три, изъясняться удовлетворительнее, четыре!

– А как же тогда сначала и без повторов?

– Без глупых вопросов, пять. Итак, я вас очень внимательно слушаю.

– Если говорить честно и откровенно... понимаете, в среду вечером...

– Утром.

Партиец прикусил зубами нижнюю губу и слегка понурился.

– Да, утром, вы пом...

– Да я помню: тогда шел снег. – ...он был.

Ишаченко погладил свои красноармейские усики, почесал затылок и откинулся на высокую спинку кресла. Наступившая минута молчания показалась Ираклию Давыдовичу вечностью. Колючие глаза старшего следователя говорили: "Вам что, морду набить или так сознаетесь?" Резиновые кулаки, покоившиеся на столешнице подтверждали, что глаза не врут и не шутят. Ужасно ненавидел товарищ Суржанский жизненные ситуации, в которых ему били морду. Последний раз это случилось в гостях у Ключниковых. Отметина еще красовалась на его честном партийном лице. Добавки Ираклий Давыдович не хотел. И тогда он невероятным усилием воли запустил в душе некий механизм: пришли в движение мозговые извилины, кровь бешено понеслась по аорте – еще мгновение и... – Я потерял партийный билет.

...В кабинете старшего следователя по особо важным делам прогремел взрыв. Бронзовый бюст Железного Феликса развернулся на своем постаменте и сурово сдвинул брови. Чекистский плакат в кабинете Ишаченко дал крен. Задребезжали мутные оконные стекла. Стояк вешалки подпрыгнул на месте, а за дверью тетя Паша выронила из рук швабру. Только несгораемый шкаф остался невозмутим, а со стороны орехового шкафа в наступившей умопомрачительной тишине слышался шелест падающей бумаги.

Если бы сейчас ответ-работнику исполкома товарищу Суржанскому сообщили, что Земля сошла с орбиты и врезалась в толстый шар Солнца, он сказал бы: "Ну и что? И не такое бывает! А вот я..." Было страшно. Серый в крапинку пол уходил из-под ног. Ужас заморозил сознание первого немешаевского беспартбилетника и вырвал из его партийной души... истерический смех. Смех был сильный, хриплый.

– Ах, ты еще и ржать, контра?! – дошло до помутненного сознания Ираклия Давыдовича.

Смех прекратился так же вдруг, как и начался. Вырвавшийся было ужас возвратился, как джин, вовнутрь.

– Я же сам пришел, сам, понимаете? – проговорил Ираклий Давыдович, дрожа всем телом. – Какая же я контра? Понимаете, в среду утром...

Тут из кармана следователя свободной птахой выпорхнула фига.