Триумф Великого Комбинатора, или возвращение Остапа Бендера

Ираклий Давыдович легонько вздохнул, и запинаясь почти на каждом слове, пробормотал:

- Понимаете, товарищ Ишаченко, в среду утром... вы помните... тогда еще... снег шел... он был... а в четверг... днем... я был... в горкоме... его...

- Так. Дальше, - Ишаченко пошевелил усиками и, как мог, благожелательно улыбнулся.

- Я ехал в трамвае, зашел в продуктовую лавку, и, мне кажется, его уже там не было. Я думаю, этот казус как раз и произошел между трамваем и лавкой.

Брови Альберта Карловича тесно сжались.

- И вы в этом уверены?

- Нет, не совсем.

- Тогда давайте разбираться.

Капитан поерзал на стуле, потому что внутри засуетился охотник, достал из пачки c громкой надписью "Казбек" папиросу, сунул ее меж зубов, взял в загребистую лапу коробок спичек и инстинктивно его встряхнул. Убедившись по звонкому шороху, что спички на месте, он спокойно закурил. После пятой затяжки Альберт Карлович встал и, уперев в бока руки, прошелся по кабинету. Ираклий Давыдович, ощущая в себе нестерпимую тяжесть, растеряно следил за яловыми сапогами капитана: сапоги c противным шарканьем елозили по полу, окончательно сводя на нет оперативную уборку тети Паши.

- А что вы делали между трамваем и лавкой? - вдруг спросил следователь.

- Ехал.

- В трамвае?

- Нет.

- Как нет? Вы же говорили про трамвай.

- В трамвай, собственно говоря, мне попасть не удалось. Я на подножке стоял...

- Ах, вот как! А в лавке?

- А вот в лавке был.

- Что делали?

- Как всегда зашел, постоял в очереди и купил полкило "Краковской".

- Угу. Это очень важно. И что дальше?

Ираклий Давыдович насупился.

- Понимаете, в среду утром, вы помните, тогда еще снег шел...

- Да, я помню.

- ...он был. Так?

- Так. А в четверг днем вы были в горкоме. Так?

- Так, - обрадовался Ираклий Давыдович хорошей осведомленности следователя.

Альберт Карлович легко плюнул на кончик указательного пальца и, когда Суржанский открыл рот c целью говорить дальше, окурок c противным шипением погас.

- Я, как вы знаете, работаю в исполкоме, - продолжал Суржанский, обливаясь потом. - Но вот когда я пришел в горком, его уже, мне кажется, не было...

- А вы мне свидетельствовали, что в горкоме он был!

- Нет, это я сам был в горкоме...

- Вы не волнуйтесь, - ласково сказал капитан. - Потом вы ехали в трамвае, зашли в продуктовую лавку, постояли в очереди... полкило "Краковской"... Ну? Тогда был?

- Нет, не был.

- Ну знаете, товарищ Суржанский, - беспокойно произнес Ишаченко голосом одного из членов губревтрибунала. - "Был не был"... Он что, приятель ваш или кто?..

Ираклий Давыдович умоляюще посмотрел на того, кому он вверял свою судьбу.

Альберт Карлович поправил на себе гимнастерку.

- Приказываю: успокоиться, раз, все сначала и помедленнее, два, без повторов, три, изъясняться удовлетворительнее, четыре!

- А как же тогда сначала и без повторов?

- Без глупых вопросов, пять. Итак, я вас очень внимательно слушаю.

- Если говорить честно и откровенно... понимаете, в среду вечером...

- Утром.

Партиец прикусил зубами нижнюю губу и слегка понурился.

- Да, утром, вы пом...

- Да я помню: тогда шел снег.

- ...он был.

Ишаченко погладил свои красноармейские усики, почесал затылок и откинулся на высокую спинку кресла. Наступившая минута молчания показалась Ираклию Давыдовичу вечностью. Колючие глаза старшего следователя говорили: "Вам что, морду набить или так сознаетесь?" Резиновые кулаки, покоившиеся на столешнице подтверждали, что глаза не врут и не шутят. Ужасно ненавидел товарищ Суржанский жизненные ситуации, в которых ему били морду. Последний раз это случилось в гостях у Ключниковых. Отметина еще красовалась на его честном партийном лице. Добавки Ираклий Давыдович не хотел. И тогда он невероятным усилием воли запустил в душе некий механизм: пришли в движение мозговые извилины, кровь бешено понеслась по аорте - еще мгновение и...

- Я потерял партийный билет.

...В кабинете старшего следователя по особо важным делам прогремел взрыв. Бронзовый бюст Железного Феликса развернулся на своем постаменте и сурово сдвинул брови. Чекистский плакат в кабинете Ишаченко дал крен. Задребезжали мутные оконные стекла. Стояк вешалки подпрыгнул на месте, а за дверью тетя Паша выронила из рук швабру. Только несгораемый шкаф остался невозмутим, а со стороны орехового шкафа в наступившей умопомрачительной тишине слышался шелест падающей бумаги.

Если бы сейчас ответработнику исполкома товарищу Суржанскому сообщили, что Земля сошла c орбиты и врезалась в толстый шар Солнца, он сказал бы: "Ну и что? И не такое бывает! А вот я..." Было страшно. Серый в крапинку пол уходил из-под ног. Ужас заморозил сознание первого немешаевского беспартбилетника и вырвал из его партийной души... истерический смех. Смех был сильный, хриплый.

- Ах, ты еще и ржать, контра?! - дошло до помутненного сознания Ираклия Давыдовича.

Смех прекратился так же вдруг, как и начался. Вырвавшийся было ужас возвратился, как джин, вовнутрь.

- Я же сам пришел, сам, понимаете? - проговорил Ираклий Давыдович, дрожа всем телом. - Какая же я контра? Понимаете, в среду утром...

Тут из кармана следователя свободной птахой выпорхнула фига.