Триумф. Поездка в степь

Когда взрывы приближались и люстры начинали позвякивать подвесками, Дранишникова под угрюмыми взорами композиторов с желтоватых дагерротипов садилась к роялю. Чарующие и влекущие куда-то звуки дотоле никогда не слыханной музыки поглощали хлопки зениток, истерический лай пулеметов, утишая сосущее чувство страха, которое вздымалось тошнотворной волной из недр естества. Словом, наше маленькое общество в затемненной одеялами гостиной не боялось пока ни немцев, ни их фугасов, ни слухов, крадущихся как степной пожар — низом. А в середине августа все-таки настали иные времена.

18

Комната, полученная по ордеру жилкомиссии, находилась недалеко от прежней квартиры, по правую сторону главной улицы, ведущей от площади Толстого к площади Сталина, к реке, на самом верху Институтской, за коробкой сожженного дома, которым владел до революции упомянутый барон с сахаристой и какой-то оскаленной фамилией. Парадное наше было наискосок от пансиона благородных девиц, украшенного полукруглой колоннадой, под сенью которой в оккупацию нашла себе приют жандармерия. Медную, надраенную до раскаленности табличку, с глубоко выдавленным на ней чешуйчатым орлом, сорвали позже, в мирное время, рабочие-ремонтники. На массивных дверях из мореного дуба долго светлел квадрат.

Если свернуть налево, не доходя до гинзбурговской — ослепленной — коробки и спуститься по вымощенной лобастым булыжником горе, то очутишься на овальной, обсаженной каштанами площади с изувеченным фонтаном, напротив здания, выстроенного отчасти в стиле римской эпохи упадка, с ощутимым привкусом южнорусского барокко. Это знаменитый театр имени Карпенко-Карого.

Едва вселившись в чужую комнату — со столом и металлическими кроватями, — мы принялись ее чистить. На мусорник вытащили до черта вещей немецкого происхождения — изношенные эрзац-бутсы, рваные шерстяные шлемы, жестяные ящички с деталями не поймешь к чему, порожние бутылки замысловатой формы — одна вроде медведя, вместо морды медный краник и тому подобное покрытое пылью барахло.

Я соблазнился блестящими штучками, но мама зло воспротивилась:

— Вражеской горелой спички нам не надо!

А ведь трофеи — дело законное. Я с трудом убедил ее оставить в хозяйстве фаянсовую кружку, на дне которой зеленело клеймо: хищный орел с квадратными плечами. Венок из дубовых листьев со свастикой в когтях несколько пооблез. Не так будет противно пить. Мама продезинфицировала кружку — обожгла внутри факелом из свернутой жгутом газеты. Кружка понравилась основательностью, но попользоваться ею не удалось. За оконными шторами, куда мама пока не добралась, сестренка отыскала кипу раскрашенных фотографий. Мама ахнула и стала поскорее их складывать, но то ли от спешки, то ли от негодования они разлетелись у нее веером по полу.

Что за карточки! Сплошь обнаженные женщины в отвратительных позах. Мама сердито оттолкнула меня и выскочила на лестничную площадку. В руке у нее дрожала фаянсовая кружка.

— Не смей подсматривать за мной! — крикнула мама, затрещав каблуками по ступеням.

Она долго маячила у забора во дворе и рвала карточки на мелкие части. Весь вечер в маме ощущалась неловкость. Но не ее же, в конце концов, фотографировали?!

Укладываясь в постель, мама сказала:

— Ты взрослый мальчик и теперь будешь спать отдельно.

Раньше я ложился с сестренкой валетом. Теплее в промозглые эвакуационные ночи. Отдельно так отдельно. Я не возражал. А сестренка расхныкалась и, протестуя, не засыпала до полуночи.

19

На семейном совете мы решили разведать, где Шапошниковы. Роберт наверняка в курсе, кто разворовал наши вещи, и вообще, что к чему. Степан — средний сын Марии Филипповны — работал сантехником в домоуправлении. Я и Роберт сидели с первого класса за одной партой на камчатке. Роберт — второгодник, считался переростком. Я — тихоня-отличник, зубрила-мученик, по мысли учительницы Зинаиды Ивановны Иванченко, обязан был влиять на него положительно.

Я обрадовался, что мама без особых уговоров согласилась пойти к Шапошниковым. Она никогда не симпатизировала Роберту, а весной сорок первого просто возненавидела, когда дневник мой наводнили «по́сы». Мы бегали за старшими ребятами на Днепр к Цепному мосту, где у быков ершики ловились погуще, «конали» на фильм «Большой вальс» через дыру в ограде летнего кинотеатра на Владимирской горке, возвращались с прогулок очень поздно и охотно принимали деятельное участие в прочих небезопасных шалостях — жгли целлулоидную пленку в «жабках», обламывали кусты сирени в саду Лечсанупра, набивали отверстие ключа спичечной серой, затыкали гвоздем и с маху лупили по стене.

Спасибо Роберту, он основательно подготовил меня к жизни в эвакуации. Иначе бы пропал. Местные бы мальчишки затюкали. А мама, не чуя, конечно, что нас ожидало впереди, настаивала на дружбе с тщедушным Сокольниковым, отпрыском композитора и учеником третьего класса музыкальной школы Бертье и Магазинера, соперничающих с самим Столярским — всесоюзной знаменитостью из Одессы.