Триумф. Поездка в степь

Вечером мы шли напрямик через развалины отмываться в весенней ледяной реке. Потом лежали на закатной пепельно-розовой набережной и курили махорку, сплевывая в воду горькую пузырчатую слюну.

— Мексиканские и английские все-таки труха трухой. Наш горлодер почище берет. Сдымить бы американских, — завистливо размечтался Роберт. — Верно, меняет их солдатня сейчас напропалую. На «московскую» идет, не дешевле. Шнапс не плох, но в оккупации нашу продавали исключительно на рейхсмарки. Один лукьяновский жлоб два ящика в запас притырил, грабанул в сентябрьской суматохе. Так он знаешь как жил полгода? Со сливочным. Если части слиплись — товар качают туда-сюда. Табак у них — экстра, с плантаций. Тот румынский полковник, для которого я торговал на Евбазе, все о вирджинских беспокоился, довоенных. Забыл, как называются. С верблюдом на пачке. Я раз в кантоне сигару у шарфюрера спер, но гаванскую. Накурился — и с копыт.

Вирджиния, Вирджиния, Вирджиния моя! Прижав лопатки к холодному шероховатому камню, я принялся представлять себе зеленые плантации, как на этикетках грузинского чая, и шоколадных негров в белых коротких штанах, как на обложке «Хижины дяди Тома». Эх, союзнички — туды их в качалку, и не только их, но и их американские сигареты. У меня с ними, то есть с союзничками, собственные счеты. Ну, во-первых, второй фронт затянули — эта претензия, уж как полагается, идет от оперуполномоченного Кныша; во-вторых, по экрану нахально разгуливают в ботфортах из мягкой кожи со шпорами и высоких «стетсонах» с плавно загнутыми полями, а ни подобных сапог, ни шляп не достать сроду. Вместо них подарки присылают ношеные. Мне, например, куртку в распреде выдали с засаленным воротником — мама бензином чистила, у сестренки весь передник в пятнах. Что мы — нищие? Америка мне мерещилась чем-то тоскливым, пустынным, кирпичным, лесным, железнодорожным, хохочущим, автомобильным, джазовым, чарличаплинским и вместе с тем до обидного богатым, сытым и невероятным — то ли необитаемым островом с кокосовыми пальмами и баобабами, то ли коптящая во сто труб фабрика. Золотая банка тушенки, с татуировкой прыгающих букв, оранжевый, кругло выплавленный резиновый сыр, пушистый, как пыль, яичный порошок — вот она невероятная Америка! Для меня она невероятная главным образом потому, что вкус ее пищи невероятный, божественный. Но все равно — союзнички — туды их в качалку, хотя я лично против американцев ничего серьезного не имею, кроме, впрочем, одного происшествия.

42

«Узбекберляшу». «Узкитаб». Глиняная башня кинотеатра «Хива», глазированная солнечной краской. Я маюсь у афиши «Киносборник № 6». Мечтаю посмотреть «Ночь над Белградом» с красавицей Окуневской. Жарко — не то слово, конечно. Пустыни Каракум и Гоби вместе взятые. Асфальт что пластилин. Девушки снуют в цветных балахонах и тюбетейках. Косичек, косичек — уйма. Хочется пить — и до смерти — в сырую прохладу зала. Может, плюнуть, смотаться в древний город на Беш-Агач, и — бултых в голубой прозрачный хрусталь Комсомольского озера? Ж-ых! Бах! Ж-ых! Бах! Штурмовка на бреющем, рассказывал второгодник Ханжонкин, сфотографирована классно.

В кулаке у меня зажат альчик. На билет хруста недостает. Альчик — это полтинник. Вообще-то альчик в натуре — бабка, косточка для игры. Цена ему полтинник, если в выдолбленное отверстие налит свинец. А хруст — рубль. Самая малая единица измерения у Майдыка. Более солидные купюры он называл портретами.

— Скока патретов? Гони патреты!

Патреты, патреты, кругом одни патреты. Однако шейху Абдиль-ибн-Шарафи-аль-Хуссейну Майдык собирался отправлять исключительно желтки, то есть золото в слитках. Бумажные деньги шейх презирал. А мне стрельнуть бы бумажных. Офицеры назло не попадаются. У женщин с детьми клянчить бесполезно. Самый что ни есть жестокий и опасный народ. Держит своего за лапу, и мнится ей, что он ангел с крылышками, будущий академик и скрипач, а он прогульщик и попрошайка хуже меня в тысячу раз да еще вдобавок ябеда и доносчик. Сунет такая гривенник — бестолковой болтовни на пятерку не оберешься. Где ты учишься? Где твоя мама? Где твой папа? А если он на фронте узнает про твое поведение? Узнает он, жди. Очень ему нужно. Сидит, наверно, в окопе, голова в коленях, и его какой-нибудь барон фон дер Шик с неба утюжит, как нас под Харьковом и на Волге. Ж-ых! Бах! Ж-ых! Бах! Штурмуют немцы на бреющем — лучше не попадайся. А мой — что? Пехтура несчастная. Очень ему в окопе нужно про меня знать.