Триумф. Поездка в степь

— На что же кажинный год весной цены занижают, коли у нас ничего нет? — едко подковырнул ее Муранов.

— То у городи занижают, а в Степановке все едино. Занижай не занижай! Ни грошикив, ни промтовару.

— Прикрути фурыкалку, контра, — мрачновато бормотнул Муранов. — Макогон по тебе и по твоему бате-спекулянту соскучился. Ни промтовару… Будет промтовар!

— Когда? В десятой пятилетке? Когда бабусею завикую? Я и даром не возьму.

— Товарищи к снабжению не относятся, — миролюбиво вмешался Дежурин. — Товарищи — землемеры.

— Ну и не барачь про помаду да про духи, ежели землемер и к снабжению не относишься. Не барачь, не трави девичье сердце. Я про маникюр мечтаю, и чтоб руки мне целовали, ровно в кино.

— Ладно, ладно, — успокаивающим тоном молвил Воловенко, — службой предлагаю все-таки отнюдь не манкировать. Юрий завтра обязательно должен отправиться на побережье. А теперь второе сообщение…

Под ложечкой екнуло. Вот сейчас он вскроет меня. Как испорченную банку консервов — с шипением и свистом.

— В конце съемки, — значит, спустя пару дней, — я приглашаю рабочих на вечер смычки. Ты, Муранов, приглашен, и ты, Дежурин.

Муранов тщательно втоптал окурок, дернул культей:

— Щедро, хозяин, по-капитански.

— Женщины, безусловно, не пьют, мужья у них ревнивые, им премия полагается — каждой набор парфюмерных изделий.

— А я в девках пока, у меня мужа нету. Я очинно желаю смыкаться. Я плясать прельщаюсь, а духи мне — ерунда, Василек в Кравцове может купить сколько хошь, даже «Красную Москву» с кремлями, — отбарабанила Верка, которая, естественно, возмечтала убить двух зайцев: и гульнуть на вечере смычки — покрасоваться да погордиться, и не проворонить премию.

— Ну спасибо, — засмущалась Самураиха. — Только денег ваших жаль.

— Не скромничайте, девушки, — улыбнулся Воловенко, довольный произведенным эффектом. — Это государство премирует за перевыполнение плана. Через бухгалтерию пропущу. — И Воловенко закрыл собрание: — Пора в поле.

Я моментально вообразил себе физиономию Абрама-железного, когда он наткнется в финансовом отчете экспедиции на копии товарных чеков:

— Эвон куда докатились! До парфюмерных наборов! Мало вам ревизий, мало вам ОБХСС? За что премию им? За что? За хорошую работу? А я, по-вашему, тружусь плохо? И моя жена тоже, и моя заместительница? Нас парфюмерными наборами не награждают. Нас награждают книгами — «Мадам Бовари» и «Анна Каренина». Пять сорок и восемь рублей. Итого — тринадцать сорок. За ваш счет — хоть хрустальные вазы, хоть сервиз на двадцать четыре персоны! Хулиганье! Вы доиграетесь, вы еще на собственной шкуре почувствуете, что за птица ОБХСС. Пока я существую — вы у Христа за пазухой!..

Так или приблизительно так в конце сентября завопит Абрам-железный в своем фанерном кабинетике, стены которого во время скандалов буквально содрогались от трубных звуков его голоса.

— Не пропускайте, не пропускайте через бухгалтерию — наживете себе неприятности, — всплеснула округлыми руками Самураиха и босиком пошла к реперу № 4 впереди нас, держа на отлете сияющие туфли, в которых лежали аккуратно свернутые носки.

Умная баба. И платье на ней каждый день праздничное. Сегодня в красный горошек. На патефон копит, а трепать новое не жалеет. И причесана она не по-деревенски. Волосы завернуты по-модному, валиком, набок, а не в старушечий пучок на затылке. Вся она подтянута, подобрана под одеждой. Идет не идет — плывет, бедрами покачивает, но не вызывающе, не похотливо, а с достоинством, благородно, с каким-то по-женски щедрым обещанием радости и даже материнства. Ступнями она не загребает, как Верка, безразличная ко всему, кроме своей сиюминутной выгоды. Ее нога касается земли легко, воздушно, идет она с разбором, не ленится обогнуть препятствие и приходит обычно быстрее и нас, и Верки, которая прет на манер бульдозера — прямиком.

Я возьми — нахаленок — да ляпни, а зачем, спрашивается:

— Где Самурай твой, Самураиха? Не сбежал ли от тебя?

Воловенко зло взметнул седой чуб. Женщина обернулась не сразу — лишь когда я опустил футляр у репера № 4. Ее голубые очи расширились и приобрели насмешливое выражение:

— Плотницкий инструмент трофейный в Запорожье на толкучку уехал продавать. Перебираемся в кубанские степи, на конный завод. Он хват-мастер и по лошадям. Ковочных гвоздей нынче почти не выпускают. Лошади, слышно, в отставке, а то рубанок он бы запрошлым летом бросил. Плечу надоело. Интерес какой еще у вас будет?

И, не дожидаясь ответа, пристроив туфли подальше от репера № 4, Самураиха направилась к рейке, опущенной в шурф.

Я остро ощутил и свое ничтожество, и ее спокойную презрительность. Захотелось умчаться куда глаза глядят, и это чувство стыда долго — весь остальной день до вечера — давило и угнетало меня. Зато путешествие к Карнауху показалось не таким страшным. Напротив, сейчас я усмотрел в нем освобождение от мелких и крупных неурядиц. Побеседую с бурмастером — человек же он, пригрожу в крайнем случае разоблачением и тюрьмой. Скважины он добурит, никуда не денется.