Триумф. Поездка в степь

— Трен пен хал. Гуд бай. Бах-пих-пух, — и он, заговорщицки подмигнув, тронулся к стеклянному тамбуру.

Но не успел вице-президент переступить порог, как меня охватило омерзение от вранья.

— Я не хочу в школу, я хочу домой, я эвакуированный! — крикнул я и глухо затопал матерчатыми тапочками. — Я хочу домой, домой!

Вице-президент обернулся на шум:

— Увай ман тер, бум трам бум!

Оправившись от замешательства, «сталинка» отчеканила:

— Народ, считает товарищ Уоллес, дети которого не могут жить вдали от родины, покорить невозможно!

— До звидания, друзза! — и ослепительная улыбка опять вспорхнула с губ вице-президента, повиснув на мгновение в пространстве.

Вот так фрукт! Кумекает по-русски. За витриной хрипло взвизгнул «ЗИС» — и отвалил. «Плимут», оседая на задние колеса, рванулся вдогонку. Оживленная толпа постепенно рассеялась.

— Ты откуда? — поинтересовалась одна продавщица — та, грациозная. — Где твой дом?

Я назвал украинский город.

— Ну, не близко ты забрался.

— Хрен с ним, с домом и американцем, — сказал я. — В кино бы успеть.

— Сколько? — спросила продавщица.

Догадливая девчонка. Добрее, чем коварный вице-президент.

— Рубль.

Она вернулась в подсобку. Я взял не жадно и с достоинством покинул «Узкитаб». Я брел к глиняной башне «Хивы» по пылающему, вязкому асфальту, всхлипывая от внезапно нахлынувшей обиды. Голые пятки прилипали к нему сквозь дыры в матерчатых тапочках. Чмок! Чмок! Я побежал. «Ночь над Белградом» долгая, успею. Я размазывал шершавые от грязи слезы и бешено тосковал по дому напротив университета, по гулкой квартире Дранишниковых, по розовым крышам, уступами уходящим в ясную до горизонта послегрозовую даль, — по всему тому, что никогда больше не повторится.

45

Вася Гусак-Гусаков нас не забыл. Возник, как Мефистофель, среди клубящихся испарений. Недели через две.

— Не дрейфь, хлопцы, выручу, — подбодрил он. — Жизнь у меня сейчас — русишь культуришь… — И он пристегнул нецензурное словечко для рифмы.

Выручать, впрочем, не из чего. От вони, правда, постоянно мутит.

— Поехали отсюда. Я колбасу притащил — салями — и пива. Обсудимся и решим, что к чему. А то мне пора: Валька ждет.

Мы вышли к главной магистрали города. На свежем воздухе внезапно накинулся голод и сдавил горло. До ближайшего переулка рукой подать. Свернули в него. Я прислонился к ржавому калориферу под уцелевшей стеной и вгрызся зубами в скользкие от жира кружки колбасы. Она источала чесночный аромат, к которому примешивался типичный для застарелых развалин запах сырости. Мы сжевали бутерброды, судорожными глотками выхлебали пиво, заев его трофейным горьким шоколадным ломом. Вечерело. В мокроватую духоту время от времени врывались потоки речного ветра. На бессолнечном небосводе мигала бриллиантовая точка. Багровый отблеск меркнущей зари лежал на стеклах. Кирпичная пыль с примесью серой извести островами застыла на брусчатке, искалеченной гусеницами танков. Скелеты сожженных зданий сами себя вычерчивали по бледно-салатовому фону. Через Пассаж мы вынырнули на Думскую площадь. Здесь, в сквере, нам расходиться. Вася на прощание коротко рассказал про свою нынешнюю житуху и велел завтра подконать сюда. В чистых рубахах. Желательно утром постричься и опрыскаться одеколоном погуще, чтоб и воспоминаний о мясном пандусе не осталось. Стригли грузил бесплатно в парикмахерской на бульваре. Свиные голяшки притарабанишь — пожалуйте в кресло без очереди, как герой или инвалид войны. Обслужанс высший сорт.

Точно в назначенный час мы явились на Думскую площадь, еще влажные от одеколона, которым нас окатили буквально с головы до пят. Вокруг шумел и переливался разноцветный апрельский день. Сердце сладостно обмирало в предвкушении неизведанного.

Вася и Реми́га ждали на скамейке у разрушенного фонтана.

— Игорь Олегович, послушайте, как Юрий поет, — попросил Вася, шумно обнюхав меня. — У него глотка — труба иерихонская.

Вот так отрекомендовал! И зачем им мой голос?

— Ну-ка, спой, — вежливо кашлянул Реми́га.

Я пустил руладу:

Это было под солнцем тропическим

На Сендвичевых островах.

И про этот про случай комический

Не пропеть в человечьих словах.

Роберт заканючил, потеряв обычное самообладание:

— Попробуйте и меня. Я соловьем свистать умею.

— Мне нужны не артисты, а рабочие, — скромно заметил Реми́га.

Неужто Роберт подозревает, что я предатель? Мы всегда у Васи на равных. Пусть со мной спокойно разберутся.

— Я к тому, что бабушка моя говорила: «Кто хорошо поет, тот хорошо работает», — сказал Вася. — Они мастера на все руки.

Реми́га тогда предложил Роберту:

— Ну-ка, покажи свое искусство.

Роберт засвистел. Он замечательно имитировал птиц. Торговки насыпали ему стакан семечек с верхом, лишь бы он их потешил. Бельмастый инвалид, который продавал рядом ледовый сахар, уронил от неожиданности лоток и замотал головой в поисках источника звуков. Трели Роберта звонкой россыпью украсили холодноватый — с запахом талого снега — воздух.

Реми́га выразил удовлетворение нами обоими:

— Весьма способные на кунсштюки юноши. Знаете, где горпроект?

— Знаем, знаем. Угол Прорезной…