Тришестое. Василиса Царевна

Он задрал голову, выпятил нижнюю челюсть и от души поскреб подбородок обкусанными ногтями.

– Охота, охота, – вновь передразнил Андрон. – Холоп ты, быдло.

– Но-но! – сдержанно погрозил в ответ Федька.

– Чаво, не так, что ль? – хмыкнул Андрон.

– Ты того, не очень, понял?

– А кто ж ты, коли обиду такую спустить готов?

– Кто надо, – буркнул Федька и голову низко опустил.

– Вот то-то и оно. А я не таков!

– Да уж вижу, каков ты, Андрон. У тебя на морде все написано-разрисовано.

– Дык…

– Вот те и «дык». Да плюнь ты на них!

– Ты что?! – вскочил с лавочки Андрон, сжимая кулаки. – Ты чего несешь?

– А чего я сказал? – попятился от такого напору Федька, едва не грохнувшись с лавочки.

– Да чтобы я такое оскорбление спустил, пусть даже царю! Ведь ни за что же!.. Позорищи какой натерпелся, муки физинческие понес, а ты – плюнь!

– Да я-то тут при чем? – еще дальше отодвинулся от Андрона Федька и сполз с лавки на травку, сжимаясь в комок.

Андрон навис над звонарем разъяренным медведем, сопит в обе ноздри, аж пар валит, лапами сучит, глазищами вращает. Страшно Федьке стало, прикрыл он глаза и уперся мордой в сруб.

Хлоп, хлоп – полопались пузыри. Брызнуло во все стороны, и Андрону прямиком в глаз угодило. Завертелся тот на одном месте, воем воет, рычит – щиплется глаз, мочи нет. Федька с перепугу икать взялся – теперь точно зашибет. Но нет, повертелся Андрон, повыл и выдохся. На лавку сызнова опустился, глаз протер, проморгался и на Федьку глянул, чья бледность даже сквозь красноту виднелась.

– Ладно, не бойсь, – проворчал Андрон. – Седай сюды, – хлопнул он рукой с собой рядом.

Федька только головой замотал, да ручки на груди сложил.

– Седай, говорю!

– Угу, – насилу кивнул Федька и на краешек лавки взгромоздился. Сидит, дыхнуть боится.

– Слухай сюды, какую я каверзу измыслил, – зашептал Андрон, поведя головой по сторонам, нет ли кого рядышком.

– А может, не надоть, а? – захныкал Федька.

– Надоть! Как есть надоть. – И придвинулся ближе к Федьке. – Слыхал я, на болотах разбойнички обитают. Ох, лютые, спасу от них нет!

– Ну? – Федька аж глаза выпучил.

– К ним подамся, к атаману ихнему прибьюсь, а там уж… – Андрон сжал кулак перед носом Федькиным.

– Чего? – лупнул глазами Федька.

– Того! Эх, балда ты пупырчатая. То не разбой был у них – шалости детские, а я уж расстаюсь для царя-батюшки. Пошли со мной!

– Н-не-е, – замотал головой Федька. – Я лучше тут.

– Эх ты, – только и махнул рукой Андрон. – Тюлень!

– Кто?

– Животина такая: рук-ног нет, ласты токма, целый день спит да жрет, и ничем ее не расшевелишь.

– Не тюлень я! – рванулся обиженный Федька. – А токма на что мне шевелиться лишний раз. Нашевелился ужо, – потрогал он зудящую морду.

– Во-во, тюлень и есть! – загоготал Андрон, неприятно так, обидно.

Федька надул и без того распухшие щеки и ничего на то не ответил.

– Ну, бывай, раз так, – хлопнул себя по коленкам Андрон, поднялся с лавки и оправил рубаху. – Пойду я. Недосуг мне тут с тобой лясы точить.

– Бывай, Андрон. Заходь, если что, – с радостным облегчением отозвался Федька.

– Может, как-нибудь и свидимся еще.

Андрон прищурился на солнце, поморщился – синячище дал о себе знать, – и потопал к лесу.

– А то! – запоздало крикнул Федька дружку вослед. – «Уф-ф. Насилу отвязался. Вот же приклеился, ирод проклятый, морда твоя разбойная. Свидимся… Еще и тюльменем каким-то обозвал, боров проклятущий, шоб у тебя чирь на языке вскочил!» – буркнул про себя Федька, тяжело поднялся с лавки, потер ноющий от предательского нападения зад и зачал взбираться на колокольню: дело близилось к вечерне.

А между тем царь Антип, вздохнув полной грудью – ведь надо же, как лихо с окаянным Андрошкой все вышло! – возвернулся на трон, устроил посох меж колен и взглянул на бояр думских орлом.

– А что, други, не пора ль нам в завтре заглянуть?

Бояре переглянулись меж собой. Странные речи какие-то царь-батюшка завел, с неясным таким намеком.

– Налоги, что ль, повысить? – осторожно вопросил боярин Филимон.

– С чего энто? – уставился на него царь-батюшка.

– Снизить? – испугался Филимон, вцепившись в посох до хруста в пальцах.

– Да ты чего, Филька, белены никак объелся? Кто ж енто налоги-то снижает?

– Какой новый изобресть? – округлил глаза Филимон, то ли с радости, то ли с перепугу.

– Филька, ты головкой, что ль, с утречка больно приложился? Все-то тебя в одну сторону клонит.

– Ох, батюшка наш, ты так не пужай боле, – обмахал себя ладошкой Филимон.

– А чегой-то ты вдруг пугливый такой стал?

– Дык я, грешным делом, подумал… – начал было Филимон и запнулся.

– Верно мыслишь, Филька! О державе заботишься. Эй, писарь! – кликнул царь Антип мальчишку. – Пиши! – ткнул он сухоньким пальцем.

Бояре притихли, а мальчишка выдернул из-за уха перо, водрузил на коленки чистый лист, поставил рядышком с собой чернильницу и преданно уставился на царя-батюшку.

– Чего писать-то?

– Пиши: сим повелеваю ввесть державный налог на боярский кошель, то бишь державную боярскую десятину.

– А… – только и поразинули рты бояре, сходя с бородатых лиц.