Триптих

Андри. Барблин, он ушел. Я не хотел обижать его. Но он становится все несноснее. Ты слышала его? Он уже сам не знает, что говорит, и вид у него такой, словно он сейчас разревется… Ты спишь? (Прислушивается у двери.) Барблин! Барблин!

Дергает дверь, потом пытается взломать ее, делает новую попытку, но в этот миг дверь открывается изнутри: в проеме стоит Солдат, освещенный свечей, босиком, пояс штанов расстегнут, верхняя часть туловища голая.

Барблин!

Солдат. Исчезни.

Андри. Это неправда…

Солдат. Исчезни, слышишь, а то изувечу.

Авансцена

Солдат, теперь в штатском, подходит к барьеру для свидетелей.

Солдат. Признаю: я его терпеть не мог. Я же не знал, что он не, всегда считали, что он из них. Впрочем, я и сейчас думаю, что он был из них. Я его с самого начала терпеть не мог. Но я не убивал его. Я только нес службу. Приказ есть приказ. До чего это дойдет, если не будут исполняться приказы! Я был солдат.

Картина седьмая

Сакристия, Патер и Андри.

Патер. Андри, давай поговорим. Так хочет твоя приемная мать. Она очень тревожится о тебе. Сядь!

Андри молчит.

Не хочешь садиться?

Андри молчит.

Я понимаю, ты здесь впервые. Так сказать. Помню, однажды сюда залетел ваш футбольный мяч, и они послали тебя вытащить его из-за алтаря. (Смеется.)

Андри. О чем, ваше преподобие, нам говорить?

Патер. Сядь!

Андри молчит.

Ну, хорошо.

Андри. Это правда, ваше преподобие, что я не такой, как все?

Пауза.

Патер. Андри, я хочу тебе кое-что сказать.

Андри…Я развязен, я знаю.

Патер. Я понимаю твое трудное положение. Но знай, что мы любим тебя Андри, таким, как ты есть. Разве твой приемный отец не сделал для тебя все? Я слышал, он продал землю, чтобы ты стал столяром.

Андри. Но я не стану столяром.

Патер. Почему не станешь?

Андри. Такие, как я, считается, только и думают о деньгах, и поэтому мое место не в мастерской, говорит Столяр, а в торговле. Я стану продавцом, ваше преподобие.

Патер. Ну хорошо.

Андри. Но я хотел стать столяром.

Патер. Почему ты не садишься?

Андри. Мне кажется, вы ошибаетесь, ваше преподобие. Никто не любит меня. Трактирщик говорит, что я развязен, и Столяр, по-моему, того же мнения. А Доктор говорит, что я честолюбив и что у таких, как я, нет душевности.

Патер. Сядь!

Андри. Это правда, ваше преподобие, что у таких, как я, нет душевности?

Патер. Возможно, Андри, в тебе есть какая-то затравленность.

Андри. А Пайдер говорит, что я трус.

Патер. Почему трус?

Андри молчит.

Андри. Потому что я еврей.

Патер. Какое тебе дело до Пайдера?

Андри молчит.

Андри, я хочу тебе кое-что сказать.

Андри. Не надо думать всегда о себе, я знаю. Но я не могу иначе, ваше преподобие, что поделаешь. Иногда мне приходится думать, правда ли то, что говорят обо мне другие, что я не такой, как они, не веселый, не душевный, не простой. И ведь вы, ваше преподобие, тоже находите, что во мне есть какая-то затравленность. Мне понятно, что никто меня не любит. Я и сам себя не люблю, когда думаю о себе.

Патер поднимается.

Можно мне теперь уйти?

Патер. Теперь выслушай-ка меня!

Андри. Что требуется от меня, ваше преподобие?

Патер. Почему с таким недоверием?

Андри. Все кладут руки мне на плечи.

Патер. Знаешь, Андри, кто ты? (Смеется.) Ты этого не знаешь, поэтому я тебе скажу.

Андри пристально глядит на него.

Чудесный парень! По нраву. Чудесный парень! Я много лет за тобой следил.

Андри. Следили?

Патер. Конечно.

Андри. Почему вы следите за мной?

Патер. Ты мне нравишься, Андри, больше, чем все другие, да, именно потому, что ты не такой, как все. Почему ты качаешь головой? Ты умней, чем они. Да-да! Это мне правится в тебе, Андри, и я рад, что ты пришел и что я могу тебе наконец это сказать.

Андри. Это неправда.

Патер. Что неправда?

Андри. Я не иной. Я не хочу быть иным. И пусть он втрое сильней меня, этот Пайдер, я изобью его при всех на площади, в этом я поклялся себе…

Патер. Не возражаю.

Андри. В этом я поклялся себе.

Патер. Я тоже его недолюбливаю.

Андри. Я не хочу подлаживаться. Я буду защищаться. Я не трус… И не умней, чем другие, ваше преподобие, я не хочу, чтобы вы, ваше преподобие, так говорили.

Патер. Ты меня выслушаешь теперь?

Андри. Нет. (Высвобождается.) Мне не нравится, когда вы кладете мне руки на плечи…

Пауза.

Патер. С тобой действительно нелегко. (Пауза.) Одним словом, здесь была твоя приемная мать. Пробыла более четырех часов. Эта добрая женщина совершенно несчастна. Ты, говорит она, не приходишь есть и ожесточился. Ты не веришь, говорит она, что тебе желают добра.

Андри. Все желают мне добра!

Патер. Почему ты смеешься?

Андри. Если он желает мне добра, ваше преподобие, почему он готов отдать мне все, только не родную дочь?

Патер. Это его отцовское право.

Андри. Но почему? Почему? Потому что я еврей.

Патер. Не кричи!

Андри молчит.

Неужели ты ни о чем больше думать не можешь? Я сказал тебе, Андри, как христианин, что люблю тебя, но одна неприятная привычка, должен, к сожалению, сказать, у всех у вас есть. Что бы с вами ни случилось в этой жизни, вы все связываете с тем, что вы евреи. С вами действительно нелегко при такой вашей сверхчувствительности.