ТриНити

— Меня утилизируют сегодня? — вопрос был задан без эмоций, но голос предательски дрожал.

— А. Нет. Нет, дорогая. Не сегодня. Просто, — он говорил, как говорят с тяжелобольным ребенком, — Держать тебя в капсуле бессмысленно.

— Почему? Что вы пытались сделать?

Голубовласый старик слегка опешил. Такого вопроса он не ожидал. Даже от той, чье право на личность отстаивал. Разве ей полагается думать о том, что с ней пытались сделать? Все же эти процессы слишком далеко зашли. А он уже слишком стар. Ей осталось жить чуть больше одного светового дня. Пусть знает.

— Мы пытались снять информацию, скопировать твои базы данных.

— И почему не вышло? Это же стандартная процедура.

— Вероятно, — профессор поморщился, как от зубной боли, — Часть информации хранится в неконтролируемых участках мозга. То есть, не в фиксированных хранилищах, а… Твой мозг развивался и сам распределял потоки информации. Это если объяснять коротко и просто. Большая часть из того, что удалось скопировать, это просто обрывки данных, как рассыпанная мозаика, с кучей недостающих фрагментов.

— Жаль, — Тринити отвернулась. — Мне бы хотелось хоть что-то после себя оставить.

Профессор втянул голову еще глубже в плечи, стиснул зубы, зажмурился.

— Профессор, — старик вздрогнул, когда Тринити ласково накрыла его руку ладонью, — Профессор, а у меня есть еще хоть один день?

— Д-да, — ему было все сложнее говорить, слезы перехватывали горло, и горестные стоны рвались наружу. — Да, Тринити. Есть. Даже больше.

— Профессор, — она приподнялась на локте и ее глаза снова заблестели, — Я хочу увидеть море.

* * *

Лис и Сергей сидели в лодке. Аля осталась на берегу.

— Я провожу под водой минуты две-три, — инструктировал Серегу Шаман, — потом выныриваю, но не всегда сразу возвращаюсь в эту реальность. Не всегда понимаю, что я уже в воде. Подхвати меня, вытащи в лодку.

— Две-три минуты? Что ты успеваешь найти за это время?

— Там время течет по-другому. Иногда мне кажется, что прошло полдня. Иногда даже больше. Обычно все получается.

— Обычно?

— Бывало пару раз, когда я не успевал. Искал, мне казалось, что вот-вот найду, но… Тогда отец вытаскивал меня, — на корме лодки был привязан страховочный трос с карабином. — Ты тоже смотри за временем. Если я не выныриваю, то на пятой минуте тащи. В чужой мир я пойду впервые.

— Тебе не страшно?

Шаман помолчал.

— Сейчас мне страшно, что не справлюсь, — повисла тяжелая пауза, потом Лис улыбнулся абсолютно естественной детской улыбкой. — Ну, и кроме того, я люблю нырять, ведь там я зрячий!

Сергей не успел ничего ответить, Лис защелкнул карабин на поясе и со словами: «Пойду, посмотрю, что там», — откинулся за борт.

Только всплеск воды и шуршанье троса. Сергей достал телефон и включил секундомер. Пять минут. Пять нечеловечески долгих минут.

Часть 2 Глава 12

Всплеск, усиленное водой шуршанье троса, эхо собственного сердцебиения — последние звуки этого мира. Дальше плотная вата заложила уши. Грудная клетка дернулась, инстинктивно пытаясь вздохнуть, глаза закрылись. Шаман выдыхал и падал, раскинув руки в стороны. Это могло бы выглядеть, как полет, но сопротивление воды делало его похожим не на птицу, а, скорее, на эмбрион. Тело двигалось все медленнее, почти обретя невесомость. И вот в какой-то момент остановилось. Лис шевельнул руками, выпрямил ноги и вдруг резко выгнулся. Грудь вперед, голова закинута, руки напряжены и разведены. Сейчас ни у кого не возникло бы сомнений — он летит.

Где-то наверху Сергей, нервничая, смотрел то на дисплей телефона, то на не до конца размотанный трос. Прошло всего пятнадцать секунд. Пятнадцать секунд, а Сергею уже хотелось выдернуть обратно этого странного ныряльщика. Он выдохнул, отвел взгляд от телефона, обернулся на Алю. Она топталась на берегу, подходя к самой кромке воды. Помахал ей рукой. Махнул, чтобы отошла, ноги же намочит. Не поняла, все равно стоит почти в воде. Вытянулась, прислушивается. Еще раз махнул, дескать, не важно. Запахнул плотнее куртку, снова глянул на телефон. Прошло тридцать секунд.

Лис знал, что если он перестал чувствовать холод на лице, то значит, уже в Межмирье, можно открывать глаза. Сколько раз он видел это, но так и не смог привыкнуть. Как летчик, вручную сажающий самолет, как хирург, делающий первый надрез на сердце, как мать, впервые взявшая на руки своего ребенка. Страх и восторг переполняли его. Пути Межмирья сплетались в сети, расплывались молниями по ночному небу, кровью по белой рубахе, хвостами комет, лучами звезд опутывали, ловили, заманивали и не давались в руки. Там, где пути пересекались, загоралась звезда, рождался мир. А может, наоборот, именно миры тянулись друг к другу нитями? Ему всегда был открыт лишь один путь — в собственную Вселенную. Другие ускользали от него, дразнясь и растворяясь. Но сейчас, сейчас у них ничего не выйдет.