ТриНити

Прошел, наверное, месяц, после появления Татьяны. Она сидела все на той же лавке после ужина и смотрела вдаль. Петр присел рядом, Лис вынес во двор чай из трав — старый Шаман его многому научил, травником он был знатным.

Татьяна взяла чашку и, все так же ни на кого не глядя, заговорила:

— Сын у меня пропал. Давно уж, месяцев пять ни слуху, ни духу. Я его одна растила. Работала, всем обеспечить старалась, все ему дать. Водила его по музеям, по кружкам, по секциям, в отпуск возила. Для себя, считай, и не жила. Пока он был маленький — не до того было. Ребенка бы управить. А потом боязно стало — а ну как мальчик с отчимом характерами не сойдется. Он у меня с самого детства непростой был. Норовистый. Ну, я думала, мужчине ж так и нужно. Сильным быть. Он меня не слушал никогда, а я в умных книжках вычитала, что мы воспитываем не словами, а своим примером. Тем и успокоилась. Казалось мне, что вот он же видит, что работать надо, о близких заботиться. Значит, таким и вырастет. А он вырос, и знаете, что мне сказал? Ты, мать, говорит, всю жизнь горбатилась, а для себя никогда не жила. Ничего в жизни не видела. Я, говорит, так не хочу. И ушел. Ни учиться не стал, ни работать. Нашлись подле него какие-то дружки, при которых он был на посылках. Они ему копеечку подбросят, а у него ж глаза горят — вот они, легкие деньги. В шестнадцать же лет десять тысяч громадными деньгами кажутся, когда всю жизнь на меньшее жил. Чем занимался, не знаю. Думаю, что чем-то незаконным. Наверное, наркотиками. Похоже, он и сам стал наркоманом. Дома появлялся все реже, нервный стал, круги под глазами. Бывало, кричать начинал — а у самого руки трясутся. Вот такой он и ушел. Совсем. Сначала на телефон отвечал. Я, мам, вернусь. Завтра, послезавтра. Потом вернусь. А потом и отвечать перестал. Я сначала сама искала. Недели через две в полицию пошла. Все впустую. Вот, кумушки на работе насоветовали, к вам приехала. Да душа чувствует, что уже без толку.

Татьяна замолчала. Из ее глаз текли слезы. Женщина не стеснялась, утирала их ладонью и шмыгала носом. Глубоко вздохнула:

— Ну вот, все рассказала, можно и к себе ехать. Больше мне тут делать нечего. Искать мне никого не надо, душой чувствую, что уже некого.

— Не уезжай, — Лис положил руку ей на плечо. — Не надо.

— Действительно, — голос Петра почему-то дрожал. — Оставайся.

— Ты нам нужна, — добавил Лис.

Татьяна обернулась, посмотрела на них и разрыдалась в голос. Уткнулась лбом в плечо Петра и всхлипывала, сотрясаясь от рыданий. Тот ее обнимал и гладил по волосам, а Лис ушел в дом.

Сына Татьяниного он все же посмотрел. Право было материнское сердце, в мире живых его не было. Сказал он об этом не Татьяне, а Петру. А тот уж сам выбирал и слова, и утешения. Близкой она ему стала. Женщины в его прежней жизни были для него музами, отчасти недосягаемым. Он им служил, как мог. А тут выходило наоборот: оберегают и заботятся о нем. Петру было непривычно, в диковинку, но он очень это ценил, и Татьяну, кажется, искренне полюбил.

Она так и осталась с ними. Никуда не уехала. Не к кому было, да и не к чему. А тут она была нужна. Тут ей и нужно было жить. Быть женой Петру и матерью Шаману.

Именно в таком составе их семью застал корреспондент районной газеты, приехавший писать статью о Шамане. Лис отказался с ним общаться. Наотрез. Попросту ни слова ему не сказал. Тогда корреспондент зашел с другой стороны — стал описывать жизнь людей около Шамана. Ведь не секрет, что то, что одному дар — другому наказанье.

Статья получилась теплая. Без любимых публикой сенсаций и разоблачений. О том, что главное в жизни любовь и взаимоподдержка. О том, что главное никогда не отчаиваться. Тут даже рассказали о родной матери Лиса. Ведь именно она привезла мальчика на Алтай. Описали заботливую хозяйку Татьяну. Сказали всего пару слов о таинственном даре Елисея. Больше говорили про преодоление трудностей и поиск смысла жизни. Статья Петру понравилась. Он прочитал ее Елисею, и тот дал разрешение на печать. Даже позволил себя сфотографировать вместе с отцом и Татьяной. Корреспондент долго уговаривал его открыть глаза. Последним аргументом было, что в чёрно-белом варианте да на газетной бумаге с закрытыми глазами вы будете выглядеть как труп! Лис согласился. Так появилась единственная фотография Елисея с открытыми глазами. Тираж у газеты был небольшой, чуть больше двадцати тысяч экземпляров. Конечно, с десяток выпусков осталось в доме Петра и Елисея. И, конечно, каждая суеверная алтайская старушка спрятала у себя в шкафу по экземпляру. Не исключением была и бабушка Сергея.

Часть 2 Глава 7