Тринадцатый миллионер

— Добрый день, бабка Маланка, вы меня помните? Я погостить к тете Марусе приезжал, ну же…

— Агов, помню, ты з города. Да. Опять побуть к Маруське приехал?

— На пару деньков. А вы что, болеете?

— Да вот, как муж помер, так и обсели меня болячки, сынку…

— А огород-то какой ухоженный, как же вы справляетесь?

— Людей наймаю[10], помогают кто чем может. А тебе шо надо, сынку?

Разговор длинным не получался, да и глупо было бы вести светскую беседу ни о чем с человеком, которому так мало осталось на свете Божьем.

— Может, вам сейчас помощь нужна? — я шел к цели напрямую.

— Чого ж не нужна, нужна, курнык[11] вычистишь? — бабка зыркнул на меня острым взглядом из-под опухших век. Проверяла, насколько мне нужда припала, что ли?

— Отчего не вычистить? — я пожал плечами.

— Тільки в мене грошей нема,[12] — я опять пожал плечами.

— Ну и не надо мне денег.

— Ладно, вот тебе струмент, працюй[13]…

«Струментом» оказалась лопатка примерно таких размеров, какие используют для чистки печек. Куриный помет собирался и аккуратно складывался в полиэтиленовые мешки: ценное удобрение пропадать не должно! В тесном курныке было трудно развернуться, воняло отменно, я несколько раз выходил на улицу, чтобы глотнуть свежего воздуха и недобрым словом вспоминал проклятых капиталистов. В году восьмидесятом мне попался журнал «Америка», в котором на первой странице красовался их лайнер из самой «падучей» марки ДС, а вся вкладка была изукрашена фотографиями с американской птицефабрике, где негры в респираторах тащили вязки кур на скорую расправу. И как я завидовал этим неграм, которые в своей занюханой Оклахоме (Неваде, Небраске), имели эти трижды клятые респираторы, а я вот не имел. Вот так, в борьбе с расистскими предрассудками, я провел два часа своего драгоценного времени. Дело было сделано, табачок-самосад уже отягощал карман моих брюк, оставалось немного.

Но тут ветер переменился, и я понял, что первым делом стоит все-таки помыться. Аммиачный аромат курятника так крепко впился в мое тело, что я первым делом побежал в летний душ. Вторая водная процедура за день окончательно настроила меня на какой-то мирный, особенный лад. Даже курить как-то расхотелось. А вот накатить соточку, да под борщец! Это было бы замечательно! А тут, как из-под земли, тетя Маруся, оказывается, что борщ уже на столе.

На столе, кроме борща, оказалась и свежайшая молодая картошечка, рассыпчатая, только отваренная, посыпанная петрушкой и укропом, сдобренная маслом и чесноком, и салат из порезанных крупными дольками огурцов и помидор, заправленный душистым домашним подсолнечным маслом, а еще и бутылочка крепкого первачка (помня мои пристрастия, тетя Маруся казенку не доставала). В крынку было налито парное молоко (для меня лично самый большой наркотик на свете). Я налил в граненые чарочки первачка, как говориться: «Поехали!»

Тетя Маруся ела, как говорится, «в приглядку». Не столько ела, сколько смотрела, как ем я. Она вообще питалась по-птичьи: там клюнет, там попробует, там чего-то отщипнет. Я никогда не видел, чтобы она ела за обеденным столом, разве что на свадьбах да поминках. И то, опять же, как птичка… Я удивляюсь, как у нее остается сил: жить, работать, постоянно находится в движении…

После обеда тетя Маруся имела привычку прилечь. Отдыхала она днем тоже по-птичьи: небольшими короткими урывками, один-два раза в день ложилась в постель минут на двадцать-тридцать, никогда не больше. Спала она или нет, я не знаю, но ритуал «отдыха», короткой своеобразной сельской «сиесты» соблюдался постоянно.

Я решил послеобеденное время провести «со вкусом». Взял тетрадку и пошел. Огород тети Маруси плавно спускался вниз, а внизу, за огородом, начиналась река Мелява, тихая, спокойная, соединяющая два озерца и ничьим приток не являющаяся. Этот берег реки был повыше и резко обрывался к воде. Иван довольно давно выложил спуск к реке камнями, получив импровизированную лестницу, а на берегу, под роскошной ивой, сделал скамеечку. На этой скамеечке он любил сидеть в редкие минуты отдыха и наблюдать за тем, как бежит вода в реке… Когда-то, незадолго до смерти, Иван сделал и кладку: берега речушки были болотистыми и поросли камышом. Чтобы иногда порыбачить, Иван и сделал кладку: набросал автомобильных шин, на которые сверху постелил доски. Года два назад кто-то жег камыш, кладка почти полностью сгорела, остались только кое-где шины, почти не тронутые огнем. Тетя Маруся любила сидеть на той же лавочке и наблюдать за тем, как Иванко ловит рыбу. Он, в отличии от других сельских, никогда не ловил сетью, а закидывал одну закидушку на резинке и ловил всегда только одной удочкой. Поймав три-пять хвостов, Иван рыбалку оканчивал. И очень редко, разве когда ждал гостей, мог наловить рыбы побольше.

Я расположился на живописном берегу реки (в этом месте Мелява делала плавный изгиб и меняла русло почти под прямым углом), вытащил тетрадку и записал:

«14-е июня. Купил ноутбук. Потратил 4 820 гривен».