Тринадцатый хозяин

Зачем жалеть это мокрое, чахлое место? Убрать его! — Он, пожалуй, с удовольствием вдыхал желтую пыль, перемешавшуюся с бензином. Глядя на уходившие машины, он яснее понимал свою силу. Он, умный и громадный, прицельно направляет удары своей воли и мысли. И рушатся деревья, бегут новые дороги, уходят в облака от веку прокислые воды. А глупые птицы, стаями вылетающие из леса, касаются его плеч и волос. Они подлетают, щекочут его…

Прораб кричал:

— Андреев, куда тебя черт несет к лугу, ты же в лес назначен!

— …Кирилл, жми в лес… Но если ты согнешь стрелу, то поимей в виду…

«Схожу-ка с визитом к родне», — решил Павел Иванович.

Петр увидел птиц из палатки. Он чертыхнулся, ввернул телеобъектив и стал снимать неровные лесные макушки и мчавшуюся над ними черную тучку птиц.

— Бедняги, — бормотал он. — Бедняги. Но как же я не учел их полет, не подготовился?

Он снимал.

И только сейчас он понял их бездомность. Понял — лететь им в новые места. А где они найдут их? Это как уход его матери с детьми в город, куда звал дядя Павел.

Но они люди, они шли к своим. А те?

— Бедные вы мои, бедные… — шептал он. Ему становилось неуютно, ему казалось, что гнали и его. Он бежит дорогами — неприютный. А где-то жена, и один остался сын.

Птицы — все дрозды, все мухоловки и корольки — пронеслись над бором, вернулись, снова пронеслись — к огородам, и сели там на тальники, согнув их к земле, и снова взлетели. К ним присоединились вспугнутые синицы, жаворонки и полевые воробьи. Теперь, свернувшись в плотную стаю, птицы стали подниматься. Уменьшился внизу лес, сблизились облака желтой пыли.

Из нее неслись вверх голоса машин. Это безумило птиц.

И высоко над птицами и лесом кружил старый коршун… Он старался понять шум, летанье птиц, и не мог понять.

Но птичья стая, крича в тысячи глоток, настигла и окружила коршуна. Он увидел рядом сотни раскрытых клювов. Старому коршуну стало страшно. Он летел среди воробьев и жаворонков, синиц и дроздов и тоже кричал — пискливым голосом.

Он летел вместе с птицами, затолкнутый в их плотную стаю, и сам не знал, куда летит.

…Птицы пронеслись вдоль одной реки, вернулись и полетели вдоль другой. Летели долго. Коршун чувствовал — он не выдержит этого бесконечного полета. Слабые птицы — корольки, аполлоновки, мухоловки — уже сыпались из стаи вниз. Они гнались за стаей и отставали…

Петр вышел на луг. Гул стих, пыль на дороге осела. Дядька Павел, стоя фертом у шалаша, о чем-то беседовал с дедом. По временам он ободряюще хлопал его по плечу. Старик покачивался под этими ободряющими ударами, от него взлетала желтая пыль.

Петр подошел к ним.

— Что, твоя взяла? — сразу начал задираться дядька. Все его морщинки выделила пыль. Петр увидел — их много, увидел, они — лукавы.

— Здесь мы поздно спохватились, — сказал Петр. — В других местах отыграемся.

— Запишем… Кури, — сказал дядька, протягивая Петру сигареты.

Петр курил редко. Сейчас дым горчил, сигарета жгла губы.

— Место здесь предельно богатое, — издевался дядька. — Из пыли можно краску вырабатывать. Охру. Желтую.

Но старик и Петр угрюмились. «Замшелые чудаки», — думал о них Павел Иванович.

— Может, пригласишь к себе? — спросил он старика.

— Заходи, заходи в мой дворец! — захохотал старик. — Заходи, дорогой племянничек, язви тя в печенку.

— Не пыли, старик, — сказал Павел Иванович. — Так надо. Я и тебя перетяну. В дворники или сторожа. Пойдешь?

Старик промолчал.

— Каменный век строительства, — сказал Петр, рассматривая шалаш.

— Верно, есть элементы первобытной техники. Вишь, как он ловко жерди положил. А смотри, лампочку приспособил, аккумулятор раздобыл. Нет, здесь не каменный век. Пойдешь в дворники? А?

— Петька, сгоняй за водкой, — велел старик, не отвечая Павлу Ивановичу. — На станцию иди, в буфет.

И Петр ушел.

…К выпивке дед сжарил яичницу — полную сковородку. Они выпили водки и стали есть. В шалаш пришел шофер Павла Ивановича. Он допил оставшуюся водку и поехал на реку мыть «Волгу».

Старик, жуя, шмыгал носом. Петр вертелся, ему хотелось уйти.

Павел Иванович же ощущал себя как дома. Он прилег на стариковскую лежанку.

— Петька отчасти прав, — говорил он. — Морально он на коне, а я хожу в истребителях природы. Вот, отругают меня в газете, проберут в инстанциях. За что? Не я же истребил вокруг города березовые леса и красные боры, не я повыловил рыбу, не я выбил дичь. Хотя и приложил руку. Не отрицаю. Здесь два процесса — природный и влияние человека. Но дело сделано, его нужно кончать.

— Забавное говоришь, — сказал Петр. — Ну, я иду в палатку, а то работяги нашкодят.

Павел Иванович прищурил глаз.

— А отчего со мной не поедешь? Считай, ничего здесь больше нет.

— Я поброжу, поснимаю, понаблюдаю разрушение. Видишь ли, хочу понять, что ощущает бездомный зверь или птица.

— А-а, на психику станешь давить? Через газету?

— Возможно…

Павел Иванович вдруг обиделся.

— Ну хорошо, допустим, ты снимаешь птах. А на кой лешак, позволь тебя спросить?

Петр молчал.

И Павел Иванович спрыгнул с лежанки и стал надевать пиджак.