Читаем Тринадцатый апостол полностью

Тринадцатый апостол

Яухословомне привык ласкать:ушку девическомув завиточках волоскас полупохабщиныне разалеться тронуту.Парадом развернувмоих страниц войска,я прохожупо строчечному фронту.Стихи стоятсвинцово-тяжело,готовые и к смертии к бессмертной славе.Поэмы замерли,к жерлу прижав жерлонацеленныхзияющих заглавий.

Можно сожалеть, что Маяковский не подыскал для своего творчества другого уподобления, как только уподобления с войсками, – карабчиевские будут ликовать: выдал себя – свою воинственность, агрессивность, склонность к насилию, забывая, что войска могут не только наступать, но обороняться – а ведь было от кого – даже от правительства, его чиновников и более всего от задубевшей писательской братии. Не потому ли Маяковский должен был всегда быть во всеоружии. И, правда, мало кто умел дать такой зияющий заголовок своим произведениям – «Облако в штанах», «Флейта-позвоночник», «Про это», «Хорошо!». А еще в его «войсках» было подразделение, коим он гордился:

Оружиялюбимейшегород,готоваярвануться в гике,застылакавалерия острот,поднявши рифмотточенные пики.

Дальше идут строчки – посвящение тем, для кого он творил всю свою жизнь, о ком он писал с сочувствием и любовью неоднократно:

И всеповерх зубов вооруженные войска,что двадцать лет в победахпролетали,до самогопоследнего листкая отдаю тебе,планеты пролетарий.

Не пролетариям России, не пролетариям Советского Союза, а пролетариям всей планеты! Почему же он так безусловно связал свое творчество с пролетариатом планеты?

Рабочегогромады класса враг —он враг и мой,отъявленный и давний.Велели намидтипод красный флаггода трудаи дни недоеданий. (10: 280–283)

Маяковский с самого начала своего творчества заявил, что он – пролетарий и никто иной, он пролетарий умственного, поэтического труда, но пролетарий. Таких пролетариев стало несравненно больше, чем рабочих конвейера, воспетых Чарли Чаплином, рабочих – станочников, строителей, корабелов, сборщиков автомобилей, самолетов, рабочих, прокладывающих шоссейные дороги, железнодорожные пути, метролинии, обслуживающих все виды транспорта – на земле, на воде, под водой, в воздухе (попробуйте-ка полетать без диспетчеров), – сколько еще рабочих – шахтеров, рудокопов. Все эти «труждающиеся и обремененные» – главная забота и печаль Иисуса Христа. Теперь они другие, у них другие (не всегда) условия труда, они зарабатывают больше, но они не вошли в «новый средний класс», неизбежность появления которого первым предсказал Маркс. Они не чиновники, не бюрократы и не прислуга бизнесменов. Рабочий класс изменился, но он – пусть малочисленный – остался становым хребтом всех современных обществ. Можно пожалеть тех советских авторов, которые поверили французскому социологу Андрэ Горцу, утверждавшему, что рабочий класс якобы исчез. Защита Христом бедняков, нищих, немощных, как и защита тех, кто «в сопоставимых размерах» является наследником бедняков Христа (как бы они теперь ни назывались), т. е. героев Маркса – рабочих, есть неугасавшая забота поэзии Маяковского.

Пускайза гениямибезутешною вдовойплетется славав похоронном марше, —умри, мой стих,умри, как рядовой,как безымянныена штурмах мерли наши.Мне наплеватьна бронзы многопудье,мне наплеватьна мраморную слизь.Сочтемся славою, —ведь мы свои же люди,пускай намобщим памятником будетпостроенныйв бояхсоциализм.Потомки,словарей проверьте поплавки:Из Летывыплывутостатки слов таких,как «проституция»,«туберкулез»,«блокада».Для вас,которыездоровы и ловки,поэтвылизывалчахоткины плевкишершавым языком плаката.……………………………….Мнеи рубляне накопили строчки,краснодеревщикине слали мебель на дом.И кромесвежевымытой сорочки,скажу по совести,мне ничего не надо. (10: 284–285)

Перейти на страницу: