Трильби

Она никогда не покинула бы Таффи из-за такого пустяка! С такими, как Таффи, «только свистни, и я приду к тебе, дружок»… но Таффи даже не свистнул!

Однако Билли продолжал думать об Алисе и почувствовал, что ему нужно уединиться, чтобы спокойно предаться мыслям о ней. В раннее солнечное утро, взяв трубку и книгу Дарвина, он вышел на прогулку. Проходя зеленой тропинкой мимо сельской церкви, настоятелем которой был отец Алисы, он заметил у ограды ее собаку, своего старого приятеля. Пес сидел, терпеливо ожидая выхода своей госпожи, и, увидев Билли, радостно его приветствовал. Маленькому Билли невольно припомнились прелестные строки Теккерея из «Пенденниса»:

Она явилась и прошла,
Благослови ее господь…

В сопровождении пса он прошел к скамье на краю крутого берега, откуда было видно окно Алисиной комнаты. Эту скамью называли: «Приют молодоженов».

— Этот взгляд… Этот взгляд! Ах, но ведь так глядела на меня и Трильби! А в Девоне много разных Таффи…

Он сел и закурил, глядя на расстилавшееся внизу море. Восходящее солнце еще не успело затопить своим сиянием его сапфировую синеву, по которой пробегали то пурпурные, то зеленоватые тени, как это бывает иногда поутру на этом прекраснейшем побережье.

С запада дул свежий бриз, и плавный неторопливый прибой разбивался в желтоватую пену, которая отливала обратно в море, призрачно белея на синеве волн.

Небо было бы сплошь бирюзовым, если бы не дымок далекого парохода — длинная, тонкая, темноватая полоска, тающая в воздухе; белые и коричневые паруса рассыпались по глади морской, как горошины — величественно проплывали корабли…

Маленький Билли изо всех сил старался воспринять эту красоту не только зрительно, но и сердцем, как воспринимал ее когда-то мальчиком, и громко, пожалуй в тысячу первый раз, проклинал свою бесчувственность.

Почему эти потоки воздуха и воды не могли превратиться в чудесный поток звуков, чтобы проникнуть в душу и пробудить уснувшие чувства? Звуки — вот единственное, на что он откликался всей душой, одна эта радость и была ему оставлена, но, увы! он умел писать лишь картины, а не музыку!

Он процитировал строки из поэмы Теннисона о морских волнах Алисиному псу, смотревшему на него ласковыми, умными глазами. Его звали просто «Трэй» — кличка, которой часто наделяют собак в романах, но редко в действительности. У Маленького Билли была склонность произносить вслух монологи и пространно декламировать стихи любимых им бардов.

Всякий, кто сидел на этой скамье, считал своим долгом вслух или про себя произносить строки из этой поэмы — кроме, конечно, тех немногих приверженцев старины, которые все еще повторяют: «Стремите, волны, свой могучий бег!» — или людей самой высшей культуры, которые цитируют лишь восходящее светило: Роберта Браунинга, или, наконец, людей некультурных, которые просто-напросто молчат — и тем сильнее чувствуют!

Трэй молчаливо слушал.

— Ах, Трэй, пожалуй, лучшее, что можно сделать с морем — это написать с него картину. Неплохо — выкупаться в нем. Но самое, самое лучшее — навеки уснуть на дне его. А ты как считаешь?

…Прилипли раковины к ребрам…
Где сердце билось — краб ползет…

Хвост Трэя изобразил виляющий вопросительный знак, он повернул голову сначала в одну, затем в другую сторону. С устремленными на Билли глазами он был неотразим в своей добродушной, собачьей задумчивости.

— Ты необыкновенно приятный слушатель, Трэй, у тебя исключительно хорошие манеры! Как у всех псов вообще, я полагаю, — сказал Маленький Билли и, помолчав, нежно воскликнул: — Алиса! Алиса! Алиса!

В ответ Трэй издал мягкий, воркующий, носовой стон на высоком регистре, хотя по природе своей обладал баритоном и обычно издавал внушительные, воинственные грудные звуки, как истый ура-патриот.

— Трэй, твоя госпожа — дочь священника, поэтому она для меня еще загадочнее, чем любая другая женщина в этом непонятном мире!

Если бы мое сердце, Трэй, не было глухим, как уши у спутников Одиссея, когда они плыли мимо сирен, — ты слышал что-нибудь об Одиссее, Трэй? Он любил собак! — Так вот, если бы сердце мое не было глухим, я бы полюбил твою госпожу; может быть, она вышла бы за меня замуж — о вкусах не спорят! Я достаточно хорошо себя знаю, и смею утверждать, что был бы хорошим мужем, сделал бы ее счастливой и тем самым осчастливил бы еще двух других женщин!

Что же касается лично меня, Трэй, это не имело бы большого значения. Мне все равно — не эта, так другая, только бы она была красива. Ты сомневаешься? Погоди, пока не заведется у тебя сгусток внутри… внутри… где оно у тебя?.. Ну, там, где ты хранишь свою нежность.

Теперь ты понимаешь, в чем дело со мной, — сгусток! Малюсенький кровяной тромб на корешке нерва, не больше булавочной головки!

Подумать только — такая малость, а причинила столько горя, сломала человеку жизнь, разве не так? О, будь она проклята!

И, как мне сказали, такая же малость может меня излечить!