Трильби

И Себастьян Бах (особенно любимый всеми по-настоящему большими музыкантами, а также, увы! многими чопорными невеждами, ничего не смыслящими в музыке, не знающими ни единой ноты, ни одного мотива) был совершенно забыт! Но кто же, кто выражал самый большой восторг по поводу пения Глориоли? Двое настоящих музыкантов, исполнявших в этот вечер Баха! Ибо они по крайней мере сохраняли широту взглядов всегда и при всех обстоятельствах и любили все прекрасное искренне и до глубины души, в чем бы оно ни находило свое выражение.

Глориоли пел простенькую песенку, живую и грациозную, почти достойную слов, написанных бессмертным Мюссе. Я так люблю эти строфы, что не могу удержаться от искушения процитировать их, это доставляет мне такое удовольствие, будто я сам их сочинил:

Привет, Сюзон, цветок лесной,
Ты хороша ли, как бывало?
Гляди, вернулся я домой,
По свету побродив немало.
Я шел по всем путям земным,
Я сам любил и был любим,

Но то, что было,
Не будем вспоминать теперь, —
О друг мой милый.
Открой мне дверь!

Я помню дней весенних цвет,
Когда глаза ты опустила
И скромно мне сказала:
«Нет, моя пора не наступила!»
Увы, тогда я ждать не стал,
Ужель теперь я опоздал?

Но то, что было,
Не стоит вспоминать теперь.
О друг мой милый,
Открой мне дверь![20]

Когда выступал Глориоли, вам казалось, что в сравнении с ним все певцы в мире достойны лишь жалости.

В тот вечер больше никто не пел. Глориоли устал, а петь после него ни у кого не хватило наивности или смелости.

Возможно, кое-кто из моих читателей помнит эту певчую птицу Глориоли, промелькнувшую как метеор. Не будучи профессиональным певцом, он иногда снисходительно соглашался выступить за сотни гиней в залах великих мира сего, но он пел во много раз лучше, просто из одной любви к искусству в студиях своих друзей.

Глориоли — самый высокий, красивый и представительный из всех евреев, один из сефардимов[21] (вернее, один из серафимов) — приехал из Испании, где был младшим компаньоном крупной фирмы Моралес, Пералес, Гонзалес и Глориоли. Они были виноторговцами из Малаги, и он путешествовал как представитель своей фирмы, вина которой были превосходны и имели большой сбыт в Англии. Но за месяц, который он провел в Лондоне, голос его принес ему гораздо больше золотых, чем его товар, так как испанские вина имели себе равных — да не прозвучит это клеветой на них! — но подобного голоса не было ни у одного мужчины во всем мире, как не было и певца законченнее, чем Глориоли.

Так или иначе, на Билли пение его подействовало сильнее любого вина; перед этим в течение многих дней он бредил одним Глориоли и теперь так щедро выражал свое восхищение и благодарность, что тот почувствовал к Маленькому Билли искреннюю, симпатию (особенно когда узнал, что его юный и пылкий почитатель один из известнейших художников Англии). В знак своей приязни к Билли он доверительно поведал ему за ужином в этот вечер, что каждое столетие имеет своих двух соловьев — только двух! — мужчину и женщину, певца и певицу. И вот в наш девятнадцатый век, он, Глориоли, и есть тот самый соловей!

— Я охотно этому, верю! А женщина, певица, так сказать «соловьиха», кто она? — спросил Маленький Билли.

— Ах, друг мой… прежде это была Альбони, до тех пор, пока года два назад не появилась маленькая Аделина Патти, а теперь это Ла Свенгали.

— Ла Свенгали?

— Да, дружок! Вы когда-нибудь ее услышите и тогда посмотрите, что это за певица!

— Неужели вы хотите сказать, что. у нее голос лучше, чем у мадам Альбони?

— Дружок мой, яблоко кажется прекрасным плодом, пока вы не попробовали персик! А голос Ла Свенгали — это персик по сравнению с яблоком, то есть с голосом Альбони, клянусь вам честью! Но, ба! голос это еще не все, а вот то, что она им делает, — уму непостижимо! Она потрясает своим пением! Сводит с ума! Исторгает потоки жгучих слез! А это, мой мальчик… Послушайте! Так трогать сердце мне не дано, я играю на других струнах! Я возбуждаю безумную любовь — и только! А Ла Свенгали!.. Растрогав вас до глубины души, она вдруг заставляет вас смеяться — и каким чудесным смехом! Подумайте: заставить смеяться, когда глаза еще полны слез! Нет, это выше моего понимания! Друг мой, знаете, услыхав ее, я поклялся, что не стану больше петь, таким ничтожным я себе показался в сравнении с нею! И я держал слово по крайней мере с месяц. А вы понимаете — я ведь цену себе знаю!

— Держу пари, вы говорите о Ла Свенгали, — сказал сеньор Спарима.

— Да, черт возьми, вы слышали ее?