Трильби

Она не сомневается, что ее услышат где-то на небесах. Невозможное свершится. Она так горячо молит об этом!

Она верит, верит, чему она только не верит, Трэй?

Мир был сотворен в шесть дней, и ему всего шесть тысяч лет. Когда-то на него обрушились потоки ливней и затопили всю землю — а все из-за скверных, безнравственных людей, живших где-то там, в Иудее, которые ничего не знали о том, что им следовало знать! Довольно дорого стоящий способ разъяснения! А не безнравственный и не скверный Ной — и его уважаемая семья спаслись в ковчеге. Был еще и Иона с китом, и Иисус Навин с солнцем — чего только там не было. Ты видишь, я помню все это. Для тех, кто не верит, как верит она, во все эти чудеса, приуготовлены вечные муки, но это не мешает ей быть счастливой, хотя она очень добра, ведь при одной мысли, что кому-то больно, она страдает!

Ну что ж, в конце концов если она верит в меня, то, очевидно, способна верить во что угодно!

Я даже не убежден, что хорошенькой женщине пошло бы неверие во всю эту старую, наивную вселенскую чепуху. Как ребенку, наверное, не идет, если он не верит в существование Красной Шапочки, в истинность сказок. Мы слушали их, сидя на коленях у наших матерей, — в них много очарования! Будем же верить во все сказки, пока мы можем, пока не вырастем и не умрем, пока не поймем, что все это вымысел.

Да, Трэй, я стану бесчестным — ради нее. Мне придется преклонить колени рядом с ней, если мне посчастливится, а затем проделывать это ежедневно утром и вечером, да и в воскресный день тоже! Чего я только не сделаю для этой девушки, единственной, которая поверила в меня? Я буду уважать и эту веру и сделаю все, чтобы ее оправдать. Эта милость, дарованная мне на земле, слишком драгоценна, чтобы играть ею…

Вот все, что касается Алисы, Трэй, твоей милой госпожи — и моей.

Но у Алисы есть еще отец, а это совсем другой коленкор, как говорят французы.

Следует ли из любых соображений притворяться перед другим человеком — даже если это священник и, возможно, ваш будущий тесть? Вопрос этот — дело вашей совести!

Если я попрошу у него руки его дочери, как мне хочется, — а он спросит меня о моих религиозных убеждениях, как он не преминет сделать, что мне сказать ему? Правду?!

(Тут я должен с огорчением признаться, что скрытный Билли открылся во всем своему четвероногому другу и обнажил перед ним одну из самых непривлекательных сторон своей многосторонней натуры: мрачный современный скептицизм, свой личный печальный вклад в болезнь века.)

— Что тогда ответит он мне? Отнесется ли снисходительно к робкому, благонамеренному, бесприютному художнику, как я, которому предоставлен один-единственный выбор между Дарвином и римским папой и который давно его сделал — раз и навсегда — даже раньше, чем услышал имя Дарвина.

К тому же, что мне до его снисхождения? Мне это безразлично. Священники занимают меня столь же мало, как и его — художники.

Но что подумает он о человеке, который говорит: «Послушайте, бог, в которого вы верите, не мой бог и никогда им не будет, но я люблю вашу дочь, она любит меня, и лишь один я могу сделать ее счастливой!»

Он не святой пророк, он сам из плоти и крови, хоть и священник, и любит свою дочь не меньше, чем Шейлок любил свою.

Скажи мне, Трэй, ты ведь живешь в их семье, — кто может предугадать мысли обыкновенного, заурядного священника, который столкнулся с такой проблемой?

Может ли он, смеет ли так же просто и прямо подходить к вопросу, как и все остальные люди, если он отгородился от жизни всякого рода предрассудками?

Ведь, несмотря на свою профессию священнослужителя, он так же хитер, тщеславен, своекорыстен, честолюбив, лицемерен, как я или ты, Трэй, — и не меньше нашего печется о земных благах.

Он считается джентльменом, — это одно из преимуществ его профессии, — а возможно, мы с тобой не являемся таковыми, ибо ведем себя иначе, чем он и его присные. Может быть, он священником для того и стал, чтобы считаться джентльменом. Это, пожалуй, такой же путь, как и всякий иной к этому званию; во всяком случае, гораздо безопаснее, дешевле и ничем не хуже, чем, например, взять патент на чин офицера, путь, доступный сыновьям самых преуспевающих мясников, булочников и торговцев подсвечниками.

Еще в детстве он связал себя накрепко с определенными верованиями. Ему платят за то, что он привержен к ним, проповедует и проводит их в жизнь и везде и всегда, при всех обстоятельствах, не отступает от них перед лицом окружающих — он не отступится от них даже для самых близких и дорогих, даже для жены, разделяющей с ним ложе.

Эти верования — его хлеб насущный, человеку не приходится ссориться с тем, что его кормит. Но священник обязан ссориться с тем, кто не разделяет тех верований, которые он проповедует.