Триктрак

– А… – задохнувшись, Ася замолчала, кивнула и повернулась по направлению, указанному Утюгом. Разумеется, там находился Лёня, беседующий с первой красавицей потока Еленой Кондой. Ася уже было решила не подходить к милой парочке, но Елена, одарив собеседника очаровательной улыбкой, ушла, и Лёня остался в одиночестве. Решенная дилемма «подойти-не подойти» ухнула в тартарары, но тотчас возникла другая – с одной стороны появилась возможность заговорить с предметом обожания, с другой – вероятность упасть в грязь лицом перед этим предметом. Пока Ася решала очередную задачу, неожиданно пришёл на помощь Утюгов, заорав на всю аудиторию: «Акулыч, ты последний на сдачу?»

– Утюгов, покиньте аудиторию! – бас возмущенного профессора перекрыл старания Михаила.

Как в омут головой Ася сделала несколько шагов в сторону Лёни, который теперь смотрел на нее. Синими-синими глазами.

– Ты последний? – спросила она, почти спокойно, почти равнодушно, надеясь, что не слишком краснеет.

– Я крайний, – усмехнулся он.

– Хорошо, я за тобой, – голос чуть сорвался, но она взяла себя в руки.

– Как угодно. У тебя все готово? – равнодушно спросил он.

– Да, кажется, да…

Он улыбнулся, кивнул и отвернулся – кто-то позвал его. Отошел, а Ася осталась стоять, словно пригвожденная к месту. Не поговорила и не упала в грязь – произошло третье, худшее, ему было всё равно. Хотя, разве она ожидала чего-то другого? Разве она способна заинтересовать такого парня? Да и нужно ли ей это? Асе всегда не везло – она влюблялась безнадежно и безответно, а если случалось так, что вероятность ответа с мужской стороны существовала – природная застенчивость и неуверенность в себе и своей привлекательности дружным тандемом делали свое черное дело, уничтожая любую перспективу. И конечно же, успешно срабатывал закон несовпадения желаемого и действительного – те, кто нравились ей, были недосягаемы, те, кому нравилась она, были неинтересны.

Взглянув на профессора Белелюбского, который, словно Джоконда, ловил взгляд зрителя, Ася с трудом удержалась, чтобы не показать ему язык, и вернулась на свое место к Валентине, крайне взволнованной пятками наследника и незаконченным расчетом мостовой фермы.

Но, несмотря ни на что, день все-таки задался. Во-первых, Ася сдала курсовой проект на четверку, что являлось непростым делом – Залыгин был требователен вообще, а к слабому полу особо, поскольку был убеждён, что из женщин никогда не получаются хорошие инженеры. Во-вторых, ожидая своей очереди, она минут двадцать сидела за одним столом с Лёней, трепеща от его близости и разглядывая требующую бритья и оттого особенно привлекательную щеку. Она даже обменялась с ним несколькими фразами, легко и непринужденно. Ладно, почти легко и почти непринужденно. Лёня сказал что-то остроумное, она засмеялась, а профессор Залыгин сделал им замечание, пообещав выгнать обоих. Это «выгнать обоих» в Асиной голове зазвучало цветаевски-тухмановским «…этот, этот может меня приручить…» из любимого альбома «По волне моей памяти». Много ли надо глупой влюблённой девчонке?

В-третьих, через несколько часов она будет сидеть на галерке зала ДК Ленсовета и смотреть спектакль. В-четвертых, в «Котлетной» на углу Московского проспекта, куда они с Валентиной забежали перекусить, не оказалось традиционной очереди, но в достатке – знаменитых котлет, вкусных, сочных, горячих, Ася даже позволила себе роскошь – взяла целых две и стакан густого дымящегося кофе с молоком.

Общую картину подпортил то ли дождь, то ли снег, манной посыпавшийся на головы измученных погодой питерцев-ленинградцев, и расползшаяся молния на сапоге. На площади Мира подруги расстались, Валентина поехала домой на Охту на метро, а Ася – на трамвае, который, ходко покачиваясь, застучал колесами по Садовой мимо серых доходных домов, мимо облупленных стен Апраксина двора, решеток Суворовского училища и приземистых арок Гостиного, проскочил шумный Невский, утонченную Итальянскую, обогнул вычурную решетку Михайловского сада, оставляя справа красные стены и шпиль замка, последнего пристанища императора Павла, и, миновав дугу Первого Садового моста, вырвался на простор Марсова поля. Справа за полосой Лебяжьей канавки потянулись черные силуэты кленов Летнего сада, замелькали ящики на постаментах – еще закрытые на зиму статуи.

Ася смотрела в окно, думая о Лёне, Смоличе, сломавшейся молнии, отсутствии целых колготок, трех рублях, оставшихся в кошельке, и десяти днях, оставшихся до стипендии.

За окном расплескался простор Невы – трамвай въехал на Кировский мост. Полотно серых туч вдруг порвалось, словно невидимая рука вытянула нитку из плохо зашитого шва, и через голубую прореху слепящим золотом хлынули лучи солнца, ослепив, ударились о трамвайное стекло, на мгновенье зажгли шпиль Петропавловки, блеснули по холодной ряби невской воды и исчезли, словно их и не бывало. Небесный портной вновь аккуратно зашил дыру в небесах, пеняя солнцу на устроенное безобразие.