Триктрак

Задохнувшись его словами, она бродила по улицам и отчаянно придумывала, что должна была сказать в ответ, как повести себя. Конечно, не следовало швыряться тарелками, демонстрируя, насколько больно её ударили слова, сказанные этим вечно игривым весёлым тоном. Затем она стала укорять себя, что не прислушалась к предостережениям подруг о легкомыслии Лёни; думала о Ларисе, о Татьяне из Ломоносова, о Лене Конде, о своей наивности и глупости, о том, что Лёня просто- напросто развлекался с нею, как с другими, и нужно быть полной дурой, чтобы возомнить, что он выбрал, выделил её, как особенную. С какой-такой стати? Разве она сравнится с красоткой Кондой или с веселой фигуристой Лариской? Она вспоминала их встречи, дни, вечера и ночи, минута за минутой, и от этого пустота внутри закручивалась таким спазмом, что хотелось кричать.

Дальше возник вопрос: почему? Что случилось? Всё было хорошо, даже очень хорошо, и она, кажется, начала понимать и видеть Леню с иной стороны, как вдруг, словно полоснув ножом, он отсёк ее от себя. Не просто расстался, а именно отсёк, ножом по живому.

Она плохо помнила, где и как провела этот день, который потом мысленно стала называть блинным, а назавтра никуда не пошла, лежала в кровати до трёх часов, благо, что была одна — новоиспечённая семья Утюговых плотно застряла на съёмной квартире, наслаждаясь медовым месяцем, и Асе досталось личное пространство, чтобы провести свой месяц, дегтярный. Так она прожила два дня — не реагировала на сигналы извне, ничего не ела, но на третий, с утра взглянув на себя в зеркало, ужаснулась и решила, что умирать пока рано, что надо жить даже с тем гвоздем, что застрял где-то в груди, словно вколоченный по шляпку. Ася отыскала в тумбочке едва начатый флакон дефицитного болгарского шампуня «Роза», который хранила для особых случаев, собрала банные принадлежности, полотенце и бельё, и отправилась в Посадские бани, постаравшись выбраться из общежития так, чтобы никого не встретить или, на худой конец, до минимума сократить количество попавшихся на пути знакомых. К её удаче общага была гулко пуста — те, кто не добрался до лекций, досыпали бессонную ночь или ушли в иных направлениях. В бане в этот утренний час было столь же пусто, Ася купила в кассе десятикопеечный билет, поднялась по широкой мраморной лестнице наверх, в душевые. Долго стояла под душем, закрыв глаза, слушая шум воды, наслаждаясь теплым ливнем, стекающим по волосам и телу. Густо мылила голову, дыша розовым ароматом, натиралась мочалкой, упорно, до боли, словно смывая себя прежнюю, до новой, ещё неизвестной, но уже другой. «Вместо мудрости опытность — пресное, не утоляющее питье» — зачем-то кружились строчки в голове. Полотенцем растиралась столь же аскетично, до красноты и боли. Высушила благоухающую розами голову под большим неуклюжим феном, оделась, долго пялилась на себя в зеркало, огромное, в рост человека, с поврежденной по периметру амальгамой; расчёсывала так и эдак волосы, кривила рот, отмечая невзрачность своей внешности. «Так тебе и надо», — сказала наконец худой взлохмаченной девчонке в зеркале. Так тебе и надо.

По пути в общагу зашла в закусочную, взяла две порции сосисок и макароны с сыром. Не заметила, как съела всё, запив мутным кофе с молоком. Возвращаться в общежитие не хотелось, и она, закинув на плечо ремень сумки с банными вещами, пошла, куда глядят глаза, которые не глядели никуда. Глаза не глядели, но ноги вели из улицы в улицу по хитросплетениям Петроградской стороны, и где-то на Большом проспекте её вновь настиг вопрос «почему?» Она пыталась и не могла найти иного, кроме одного, ответа, в деталях перебирая часы и минуты последних дней. Что случилось за три дня его отсутствия, что заставило его так резко порвать с нею? Почему именно так? «А как бы ты хотела? — спрашивала она себя. — Чтобы он начал избегать и отговариваться нехваткой времени или срочными делами?» Интересно, как он расставался с другими? За эти три дня он мог встретить кого-то, увлечься и решить, что от неё, Аси, нужно избавиться.