Тридцать три урода

Но к чему же я узнала, что она не может пить кофею по утрам? Это было тепло, так животно, матерински, сестрински тепло — знать о ней, что она пьет чай по утрам, а если кофей, то весь день после него больна.

Верно, это от сердца. У немки, верно, нездоровое сердце.

Но какое мне дело?

ГОЛОВА МЕДУЗЫ {90}

Болезненно желтел свет газовых ламп, ненужный и подслепый. И к стеклу с улицы приложилась лиловая синева, жутко-прозрачная, насквозь зеленовато-просвеченная.

Все столы и столики были заняты. За одним, маленьким, близко подвинутым к узкому концу длинного, сидел Незнакомов^{91}. Совершенно прекрасное лицо, холодное, строгое, в окружении светлых, скульптурных кудрей, странно сочеталось с мертвенностью голубо-тусклых глаз^{92}. Перед ним стояли бутылка и наполовину выпитый стакан красного вина.

Сидела, спиной к нему, председательствуя за узким краем длинного, тесно усаженного стола, молодая высокая женщина с крепким, белым досиня затылком под черным гладким гребнем блестящих волос.

Женщина сидела прямая, неподвижная, молчаливая; по синебелым узким пальцам, оплетшим бокал с бледно-золотистым вином, стекала серебристая пена.

И в алом сердце своего стакана Незнакомов видел невидимые ему черные глаза из бледного строгого лица, жесткие, неумолимые, далекие, безусловные. Они глядели вверх, пронизывая его взгляд, как пустоту, дальше, через его мозг, в невозможную даль^{93}. И ему становилось пронзительно, как от ледяной иглы, и стыли длинные красивые руки, нежные, как женские. И не мог оторваться. И змеились там, во влаге, блестящие волосы вокруг строгого лба, где таилась угроза. Он не отрывал глаз от видения в алом сердце красного вина.

А там ярилась похоть, и развязывался шум вокруг строгой женщины. Критик с кабаньим лицом, только что заказавший еще две бутылки шампанского, наклонялся, принюхиваясь толстыми, вздутыми, как волдыри, ноздрями, к мерцающим под сквозною вуалью ткани плечам. Хохотал. Всех звал кончать пир к своей богатой любовнице. Рыжий барон, которого толстый, потный и вислый профессор направо называл баронессой, испитой и высокий, с намекающим, двойственным взглядом серых бесстыдных глаз и повислым носом с тонкими расширенными крыльями, зорко и жадно следил за соседом, восемнадцатилетним мальчиком с пугливым, прячущимся взором карих глаз. Из-под спадающих волн каштановых кудрей он бросал украдкой воровские призывы молчаливой и неумолимой. Рыжий барон поил его, притираясь коленом к его колену, и нежные дивно-смуглые щеки юноши бледнели матово, а вырезанные по-детски полные губы под первым пухом усов нервно кривились, и, отвечая нашептываниям соседа, юноша как-то беспомощно картавил. Профессор, редковолосый, бородатый, с пуговкой между двумя подушками щек и детским взором, еще молодой, все корячился, поводя бревнами плеч, дурачился и бранил себя громко и хохотливо, чтобы быть услышанным и оправданным. Вихрастый, курносый маленький бутафор, втиснув несуразную голову в высокие плечики, хихикал, смачно поводя размоклыми, вывернутыми губами под подстриженными жесткими усами. Художник, быстроглазый, черноокий, с вывороченными ноздрями задорного носика и мулатским цветом одутлого, слишком моложавого лица, жеманничал с непонятным соседом, мощевидным, в серых очках и без возраста, который, мало обращая внимания на него, ловил и глотал на полпути молящие сигналы юноши к молчаливой женщине. Блестели в бутоньерках^{94} красные пятна камелий и гвоздик, а перед женщиной стоял большой букет очень темных алых роз. И запах вянущих цветов мешался с паркетною пылью, паром кушаний и надушенным потом. Вяло и недовольно толкалась и перешептывалась прислуга в чужих фраках. А лиловая синева за окном прозрачнела, белея, и газ желтел, ненужный и больной.

Так кончалась ресторанная ночь, и там, в далеком краю зала, на круглых часах между резных листьев высокой бумажной пальмы, Незнакомов заметил дальнозоркими глазами, как заползала стрелка за половину второго часа.

Он заказал себе вторую бутылку красного вина и увидел, как длинно шагал через комнату деревянною походкою великорослый, сухожилый, неподвижный на длинных ногах, обтянутых спортсменскими чулками, человек.

Без минутного колебания, без бокового взора новопришлый отмерял расстояние по прямому направлению к столу Незнакомова. Домерил. Отодвинув стул напротив, нагнул деревянным кивком голову и, в виде извинения буркнув непонятное, переломил туловище и сел.

У севшего были непомерно большие щеки, и он с трудом справлялся со своими челюстями: все старался прижать их плотнее, но нижняя немного отвисала, дальше выдвигаясь, нежели верхняя, и обнажая поблескивавшие два ряда крупных золотистых зубов. Лицо было большое-большое, и очень белое, и гладко, мягко выбритое. А свинцово-серые глаза — совсем мертвые под веками без ресниц, отяжелелыми, как у человека недосыпающего.

— Есть другие места, — заговорил он, отрывисто и небрежно вытаскивая слова сквозь зубы, — я сюда. Здесь всегда.

— Это ничего, — отвечал Незнакомов с обстоятельною ясностью произношения.