Тридцать лет среди индейцев

Нам пришлось совершить очень скучное и мучительное путешествие до Цинциннати, где мы немного отдохнули. Оттуда мы на скифе поплыли вниз по Огайо. Приступы лихорадки ежедневно повторялись, и когда начинался озноб, приходилось останавливаться; поэтому мы продвигались довольно медленно. Нас сопровождал человек, который помогал племяннику переносить меня в лодку или на берег, так как я был похож на скелет и не мог ни ходить, ни стоять.

С наступлением сумерек, после пасмурного и облачного дня, мы оказались вблизи какой-то красивой фермы. Дом был большим и добротным. Когда мы вышли из скифа, совсем стемнело, и мои спутники, взяв меня под руки, скорее донесли, чем довели до фермы. Племянник рассказал хозяину о нашем положении и добавил, что при тяжелом состоянии моего здоровья дальнейшее путешествие будет не только мучительным, но и опасным для моей жизни. Но хозяин отказал нам в приюте, а когда племянник стал настаивать на своей просьбе, грубо выгнал нас за дверь. Между тем наступила ночь, а ближайший дом находился на расстоянии полутора миль. Кроме того, он стоял далеко от берега, подойти к нему на лодке мы не смогли, и мои спутники понесли меня на руках. После полуночи мы подошли к большому кирпичному дому. Все его обитатели, видимо, спали, так как пи одно окно не светилось. Племянник постучался в дверь, и через некоторое время к нам вышел мужчина. Увидев меня, он прежде всего помог меня поддержать и ввести в дом, а затем позвал жену и дочерей, чтобы они дали поесть моим товарищам. Мне он дал какое-то лекарство и уложил в кровать, где я спокойно проспал до утра. В этом доме я провел весь следующий день, причем ко мне там относились очень приветливо. С той поры мое здоровье пошло на поправку, и я вскоре без особых трудностей достиг местности, где жили дети моей сестры. Одну ночь я провел в доме своего племянника Джона, а затем переселился к его брату, где пролежал больным около месяца.

Мои родственники получили письмо и дали мне понять, что оно предназначено для меня. Но хотя они несколько раз читали его, я все-таки не понял ни одного слова. Ведь после приезда я все время лежал в постели, почти всегда один, и не научился ни говорить по-английски, ни понимать этот язык. Когда здоровье мое несколько улучшилось и я начал вставать, пришло второе письмо. Из него я уже понял, что мой брат Эдуард, имени которого я никогда не забывал, отправился отыскивать меня на реку Ред-Ривер, а один из моих дядей, живший в 100 милях от того места, где я находился, приглашал меня к себе.

Но все мои мысли были сосредоточены на встрече с братом Эдуардом, и я тотчас попросил привести мою лошадь, чтобы отправиться к нему на Ред-Ривер. Когда распространились слухи о моем скором отъезде, у нас собралось 20-30 соседей, пытавшихся отговорить меня от этого намерения. Убедившись, что я не отступлю от своего решения, все они дали мне немного денег — кто шиллинг, кто два, а кто и больше (В то время в Соединенных Штатах имели хождение и английские деньги.). И я пустился в путь на своей лошади. Не проехал я и десяти миль, как усталость и болезнь опять свалили меня с ног. Пришлось остановиться в доме человека, которого, как я позднее узнал, звали Морганом. Здесь я провел четыре дня, а когда попросил лошадь, снова собрались соседи и каждый из них дал мне что мог. Один принес мешок хлеба, другой привязал к седлу поросенка. Все вместе они снабдили меня порядочным запасом продуктов и небольшой суммой денег. Я собирался вернуться в Детройт, но был еще очень слаб, и м-р Морган проводил меня до Цинциннати. Я заметил, что всегда заболевал, как только ночевал в доме, и на сей раз избегал это делать. М-р Морган спал в доме, где мы останавливались на ночь, а я подыскивал себе место на вольном воздухе, где и укладывался на отдых. Мне кажется, что именно этому я обязан своим выздоровлением. В Цинциннати я расстался с м-ром Морганом и, продолжая путь один, вскоре остался без продуктов. Как раз в это время я проезжал мимо дома, у дверей которого стоял старик. Увидев меня, он крикнул: «Стой! Иди сюда!» Это были чуть ли не единственные английские слова, которые я понимал в то время, но по его поведению и выражению лица мне стало ясно, что намерения у него дружеские. Я заехал во двор. Старик насыпал лошади много корму, а меня проводил в дом. Он поставил передо мной мясо, но я не мог его есть. Тогда он принес орехи, и я съел несколько штук. Увидев, что лошадь уже съела корм, а я очень тороплюсь уехать, старик привел ее и заседлал. От предложенных мною денег он отказался.