Триарии

Зимников пару минут сидел, улыбаясь, полковник откровенно наслаждался встречей со старым сослуживцем и другом. Особенно приятно было, что они снова будут служить вместе. Петр Захарович давно и хорошо знал Таланова, поэтому мог положиться на него во всем. Да и полсотни «механиков» стали очень ценным дополнением для бригады. Надо только грамотно ими распорядиться.

«Шагоходы» пользовались двоякой репутацией в действующей армии. Идея формирования специальных отрядов панцирной пехоты сама по себе была благой, но очень немногие командиры могли применять их должным образом – в нужное время, на правильной местности, при поддержке других частей. «Механики» оказывались незаменимы в городах и плотной застройке, на сложном рельефе, в обороне, при использовании химического оружия и в ночных боях. Но, к сожалению, большинство бригадных и дивизионных командиров не обладало должной выучкой и опытом, считая, что человек в бронированном скафандре – это броневик в миниатюре, который может все делать сам.

Соответственно, оценки самоходной пехоты колебались от «прекрасно, дайте еще» до «для поддержки штанов», со значительным перевесом второго. Зимников не без основания числил себя неплохим командиром и отнюдь не считал роту «механиков» обузой.

Но тяжелая техника все равно нужна… И ее надо где-то изыскивать, клянчить, воровать, наконец.

Зимников взглянул в окно, и улыбка медленно сползла с его лица.

- Надеюсь, у нас есть еще козыри в рукаве, - пробормотал он, обращаясь к маленькому портрету Его Величества над дверью. – Иначе будет плохо…

* * *

Бомбардировщик мчался над бескрайним заснеженным полем, отталкиваясь от стылого воздуха тремя парами мощных винтов. Построенный по образу дирижабля-термоплана «летающее крыло», он походил на огромный бумеранг, выпущенный невидимым охотником прямо в небо.

- Вторая волна на подходе! – доложил штурман, и мгновением позже его сообщение повторил оператор радиотехнической разведки. Командир корабля лишь молча взглянул на помощника, а тот, в свою очередь, крепче сжал рубчатые рукояти штурвала из черного эбонита.

«Муромец-59», одиннадцать человек экипажа, пятьдесят пять тонн чистого веса, без учета топлива. Один из девятнадцати настоящих тяжелых бомбардировщиков, которые смогла построить Империя. Это была уже вторая серия, первая погибла в полном составе летом шестидесятого, стремясь хотя бы в малости нарушить работу вражеской транспортной сети. Глупая, самоубийственная затея, но кто тогда мог знать, как следует правильно применять подобные машины?..

- Они на подходе, - сказал штурман.

- Готов, - отозвался командир огневых установок.

- Готов, - эхом повторил старший оператор радиоборьбы, положив руки на огромный пульт, огибающий его с трех сторон.

Командир корабля посмотрел в прозрачное стекло кабины влево, на юг, откуда приближались пока что невидимые истребители-перехватчики. Он начинал службу еще на дирижаблях, где служебные гондолы почти всегда крепились под несущим корпусом. При проектировании первой серии тяжелых самолетов, кабину разместили традиционно – впереди-снизу. Командир помнил первое впечатление от полета на самолете, ощущение невероятной, удивительной скорости, когда многотонная махина не плывет по воздушному океану, словно кашалот в пучине морской, а скользит вперед, будто выпущенная ракета.

Только чудом он не погиб, когда бомбардировщики пошли в бой – из-за пустяковой неприятности в роковой налет отправился дублирующий экипаж. Самолетов было так мало, что Империя могла позволить роскошь иметь по три запасных команды на одну машину. С того дня командир постоянно чувствовал, что живет словно в долг, взятый у мертвецов.

На второй серии основная кабина стала двухярусной. Пилоты вверху, штурманская команда внизу, операторы корабельных систем в отдельном двойном отсеке, в середине корпуса. Теперь из-за штурвала можно было не только наслаждаться скоростью, но и смотреть на небо, развернувшееся над головой безмерно огромным темно-синим одеялом.

- Ракетный пуск, мы под атакой, - сказал голос в наушниках. Впрочем, командир и так видел все на дублирующем пульте. Если повернуться и присмотреться, он, наверное, мог бы даже увидеть крошечные точки самолетов противника. Но не стал этого делать, повинуясь прочно вбитой привычке верить не глазам, а приборам. Чувства могут подвести, исказить данные, отказать в самый неподходящий момент. Приборы же всегда точны и безупречны. Они не могут обмануться сами из-за секундной слабости или усталости, их можно только обмануть.