Три жизни Иосифа Димова

— Когда поезд пересек границу, — продолжала она, — я решила, что позади не осталось ничего — ни отечества, ни друзей, ни воспоминаний. Единственное, что я сохранила в сердце, было твое имя, и потому я назвала дочь Жозефиной. Ну, не надо так переживать, в конце концов Жозефина для тебя пустой звук. Звук, случайно долетевший издалека.

Я пригубил коньяк и спросил:

— Когда умерла… Жозефина?

— Девочка жила всего семь месяцев. Мы кормили ее искусственно, и она, по всей вероятности, отравилась. Я днем ходила на занятия, по вечерам играла в оркестре одного бара. Кормить ее грудью не было никакой возможности.

Осушив рюмку залпом, я закурил и сказал:

— Это печально, это очень печально. Если у тебя есть время, своди меня на ее могилу, я хотел бы положить цветы.

— Что ты! — воскликнула Виолетта. — Это невозможно. Могилы давно не существует, ее сравняли, и теперь кто-то другой похоронен на том месте. Чтобы купить участок, нужно целое состояние, а мы тогда страшно нуждались, — она посмотрела на меня, улыбнулась, положила свою ладонь на мою руку и слегка покачала головой. — Да, эта история печальная, но старая, тебе не стоит волноваться. Ты лучше думай о своем говорящем роботе! Правильно я выражаюсь: говорящий робот?

— Но после этой печальной истории, — сказал я, — жизнь тебя щадила, тебе повезло, не правда ли?

— Да, мне повезло, — Виолетта утвердительно кивнула, — повезло потому, что на моем экзамене случайно присутствовал один большой музыкант. Если бы этому человеку не пришло в голову посетить наш экзамен, если бы он не услышал, как я играю, а бы, наверное, продолжала бренчать на пианино в том же баре или в каком-нибудь другом — в Париже их хватает. Да, мне повезло, грех жаловаться.

— А как насчет личной жизни? — не удержался я.

— Более или менее… Вышла замуж, развелась… — Она махнула рукой, словно прогоняя назойливую муху. — Я много езжу, работаю, играю в день по четыре-пять часов, для личной жизни почти не остается времени. Но более или менее живу. — Она взглянула на свой браслет и покачала головой: — Вот мне уже и пора! Да, время летит незаметно.

— Я могу тебя проводить, я вызову такси! — неожиданно рассердился я.

Она посмотрела на меня с ласковым укором.

— Йо! — сказала она. — Может, лучше не прибавлять новую главу к воспоминаниям нашей юности? — и, не дождавшись ответа, заговорила о другом: — Да, у меня для тебя есть чудесный сюрприз, я собственно потому и пришла. Вот!

Виолетта положила на столик белый конверт, достала из него фотографию довольно крупного формата и протянула мне.

С фотографии смотрело задумчивое лицо молодой женщины — нежное, с большими выразительными глазами. Я бросил на карточку беглый взгляд.

— Ты догадываешься, кто это женщина? — спросила Виолетта с таинственной ноткой в голосе.

Женщина на карточке невольно притягивала мой взгляд, в душе у меня что-то дрогнуло, пробудилось, словно приоткрылась какая-то старая заржавленная дверца, но я был задет и потому отрицательно покачал головой. Черт возьми! Откуда она взяла, что я хочу прибавлять новую главу к нашим воспоминаниям?

— Прочти на обороте! — резко приказала Виолетта.

Она начала нервничать. В конце концов я был отцом ее умершего ребенка, и мне следовало вести себя посмирней. Я перевернул карточку. Синими, чуть выцветшими от времени чернилами на обороте было написано:

«Господину, который ожидает, от «Той, которая грядет».

Снежана Пуатье.

Париж, зима 1940 года».

Я положил фотографию на столик. На лбу выступила испарина. Жара была и впрямь несносная.

— Ну что? — спросила Виолетта. В ее голосе звучали торжественные фанфары.

— Странно! — сказал я.