После такого напряженного совещания трудно было ожидать чего-то такого, что вызвало бы всеобщий интерес. Однако Ефим Семенович смог преподнести всем сюрприз.
Когда до конца рабочего дня оставалось всего полчаса, из динамиков на рабочих столах прозвучала речь, которую иначе, чем «покаянная», расценить было трудно. И звучали динамики гораздо дольше чем обычно, когда из него раздавались только оперативные команды. А сказал Ефим Семенович так:
– Завтра с утра Елена Никоновна едет в банк. И вы все знаете зачем. Мы начинаем новое дело и я беру для него кредит. Денег своих у нас уже нет – и это вы тоже прекрасно знаете!
Последнюю фразу он произнес с каким-то то ли надрывом, то ли вызовом – но в любом случае было ясно, что далась она ему с трудом. Продолжил же он уже почти спокойно:
– Очень надеюсь, что это дело вернет нам уверенность в завтрашнем дне. Но моя надежда основана вовсе не на том, что фарт нас озолотит. Просто он даст вам возможность проявить новые инициативы и для них у нас снова будут свои деньги. А вот уже с них мы и будем и «жирок подкожный» наращивать, да и Канары новые планировать…
Он снова помолчал, собираясь с духом, и, наконец, перешел к главному:
– А пока… Это будет последняя поездка в банк в этом месяце. Для тех, кто не расслышал, повторяю – ПОСЛЕДНЯЯ поездка в этом месяце. И настоящую зарплату я вам заплачу только с первых фартовых денег. Но, все-таки, мы и сегодня ещё «на плаву», и нарушать традиции я не буду. За этот месяц все получат одинаковую зарплату. Раз мы в одной лодке, то и поделим оставшиеся крохи по-братски…
Слушали молча, а потом все повернули головы в сторону стола Елены Никоновны. Она также молча встала. В руках у нее была пачка сотенных азиатов. Она отсчитала три бумажки, достала кошелек и убрала в него эти деньги. Потом подошла к ближайшему к ней столу Александра Еремеевича и в полной тишине положила ему на стол также три бумажки.
Эта почему-то гнетущая процедура повторилась у каждого рабочего стола. Последним был стол Лукерьи Федоровны. После того, как банкноты легли на него, в руках у Елены Никоновны остались три купюры. Она демонстративно пересчитала их и направилась к двери кабинета шефа. Ни через пять, ни через десять минут она из кабинета не вышла. А вышла она через четверть часа, пряча заплаканные глаза, и вслед ей из динамика громкой связи раздалось:
– Если есть новые идеи – все ко мне. Если нет – по домам.
Через пять секунд динамик снова ожил:
– Я так и думал… Никто ни с идеями, ни с благодарностями за зарплату в дверь не стучится… Ну, значит, все свободны…
И никто из нас, молча ушедших «по домам», не увидел, как Ефим Семенович, оставшись, наконец, один в своем кабинете, расслабился и погрузился в медитацию.
И понеслись в его сознании неожиданные рваные мысли вовсе не о деньгах, кредитах и прибыли, а о геологических эпохах, запечатленных слоями земной коры; о мириадах крохотных энтомологических органических существ, обнаруживаемых в пустотах земли, под сдвинутыми камнями, в ульях и курганах, о микроорганизмах, микробах, бактериях, бациллах, сперматозоидах; о неисчислимых триллионах биллионов миллионов неосязаемых молекул, удерживаемых силами межмолекулярного сцепления в единой булавочной головке; о целой вселенной человеческой сыворотки с её созвездиями красных и белых телец, которые сами суть целые вселенные пустого пространства с созвездиями иных тел, из коих каждое вновь делимо на составляющие, опять-таки делимые, так что делимое и делитель все делятся и делятся, не достигая окончательного раздела, покуда, если достаточно продолжить процесс, нигде и никогда ничего достигаться не будет.
А после этого вихря мыслей, как и предсказывал Ошо, наступило очистительное блаженство пустоты сознания, той пустоты, которая на ступень глубже животворящего хаоса, и с которой можно и дальше пойти вверх по ведущей вниз лестнице Бытия…
Часть 2
Глава 14
На полке кухонного шкафа я нашел пакетик с сухим картофельным пюре, в холодильнике – калачик полукопченой колбасы с сыром, кружка с кофе была недопита ещё с утра, а хлеба хватило бы на взвод солдат – я забыл, что Ната оставила мне два батона и, возвращаясь домой, купил еще два – что б, значит, «не бегать лишний раз»…