Три войны

– Разламывается, будто дрыном кто оглоушил. На душе так противно и мерзко, чую, что скоро сдохну.

– Чего ты Вася скис? А ну давай быстрее очухивайся, как я один тута выживу, вся надёжа на тебя, ты мне теперь как родной,

К полудню подошли к небольшой деревеньке. Возле журавля конвоиры разрешили попить воды. Студеная вода Василию обожгла пустой желудок и взбодрила кровь в жилах. Головная боль постепенно стихала. Нестерпимо хотелось есть. На крыльце, возле каждого домика стояли женщины и дети, с состраданием глядели на проходящих солдат, для которых война уже закончилась. К пленным никто не подходил, никто краюшки не бросил, только молча, смотрели на проходящую колонну.

Василий почувствовал, как Иван ткнул его своим худым кулаком в бок.

– У меня тута два сухарика есть, может, подкрепимся?

– Ого! – обрадовался Василий. – Откель такое богатство?

– Так уж вышло, – невозмутимо шагая вперед, тихо промолвил Иван.– Это еще те домашние сухарики, что усманские упыри отобрать хотели.

– Эть, самогонка им нужна была, а не сухарики.

Василий, ощущая во рту терпкий привкус ржи, такой до боли знакомый с детства, про себя подумал: «Надо же, не утаил, со мной поделился, – значить настоящий земляк. За такого держаться надо».

На железнодорожной станции, пленные какое-то время стояли, ожидая своей участи. Перед посадкой в вагоны, немецкие солдаты стали их бесцеремонно грабить. У Василия забрали новую шинель, сорвали с груди серебряный нательный крест

Кайзеровец, пристально посмотрел на его большие, растоптанные сапоги и удивленно покачал головой:

– Лос, лос, – и толкнул его в сторону вагона, где стояли уже обобранные солдаты.

Ивану повезло меньше, с него сняли сапоги и также отобрали крест.

– Эть какие паскуды, – возмущался Василий. – На святое замахнулись.

– Че- то я Вася не пойму, зачем католикам православный крест? – чуть не плача, жалобно проговорил Иван.

– Будя, будя…– обнял его Василий, слегка похлопывая по спине, – ты ж понимаешь, что это для наживы, вера тут ни при чем.

– А с тебя почему сапоги не стянули?

– Да кому нужна обувка такого размера, да еще и растоптанная.

Один из кайзеровцев подошел к толпе пленных и громко крикнул, -Лос! – показывая рукой на открытые двери вагона. Пленные, по трапу, вереницей, медленно пошли внутрь.

– Мы что, здесь поедем? – закашлялся Иван и с ужасом опустил глаза вниз. Дощатого пола не было видно, на нем толстым слоем лежал коровий навоз.

– Видать давеча в нем перевозили скотину и за все время ни разу не чистили, – оглядывая грязные вонючие стены, зло сказал Василий и стиснул зубы.– Совсем опаскудились, за людей нас не считают.

Василий посмотрел на лицо земляка. Тот скривился в ухмылке. Бросив взгляд на его босые ноги, стал успокаивать:

– Обожди маленько, сейчас поедем и я помогу тебе с обмотками.

А люди в вагон все прибывали и прибывали.

– Куда вы столько народу грузите? – Возмущенно закричал Василий, обращаясь к охранникам. Те, ничего не понимая, продолжали свое дело. Народ все прибывал и прибывал.

– Совсем озверели! – закричал стоящий рядом седой унтер-офицер, – почти восемь десятков человек загрузил. В этой тесноте не только лечь, даже сесть невозможно.

– Куда ты ложиться собрался? – усмехнулся Иван. – Тута весь пол в навозе.

Дверь вагона с грохотом закрылась, лязгнули железные засовы. Стало нестерпимо душно. Единственное вентиляционное окно не справлялось с таким количеством людей.

Вагон дернулся и плавно пошел по рельсам. Пленные стояли, поддерживая друг друга.

– Теперича я тебе с обмотками не смогу помочь, – виновато сказал Василий.– Ты видишь сколько народу натолкали, не пошевелиться.

– А я уже тута согрелся, навоз он теплый.

– В этом вагоне и скотины, наверное, сроду столько не возили, сколько людей сейчас везут, вновь стал возмущался унтер-офицер.

– А для них мы кто? – Севшим голосом прохрипел худой высокий солдат с бледным лицом. – И есть скотина.

Жара от скопившихся людей стояла нестерпимая. Василию казалось, что поезд идет очень медленно, стараясь привыкнуть к обстановке, он старался заставить себя реже дышать, едкий вонючий запах заполнял легкие и сжимал их, хотелось пить. Голова начинала кружиться, мысли путаться. Перед глазами поплыла родная деревня с цветущей черемухой, мать с отцом сидят в избе за столом, пьют чай из самовара. Никогда еще в жизни ему не приходилось бывать в такой обстановке. Он всегда любил свежий воздух и до первых заморозков спал на сеновале. И хотя Василий с детства убирал в хлеву навоз за коровами, чистил стайку у свиней, ухаживал за лошадьми, ему человеку привычному к этим запахам, поначалу даже показавшимися родными, становилось плохо, спертый воздух дурманил сознание.

Вдруг народ загалдел. Василий очнулся, тряхнул головой пытаясь сбросить дремоту.

– Что стряслось? – хриплым голосом спросил он.

– Кто-то в беспамятство упал – слабым голосом проговорил Иван. И спустив штаны стал мочиться на пол, виновато глядя на Василия. Навоз от теплой мочи разжижился, и смрад от него стал еще сильнее.