Три самодержца. Дневники генеральши Богданович

20 февраля. Говорили с Барановым о покойном Черевине. Последнее время Черевин пил еще больше обыкновенного. Незадолго перед болезнью он так был выпивши, что не попал в свою карету. Привезли его в чужих санях, в чужой шубе. Всю дорогу он ехал распахнувшись – и вот причина болезни. Затем коснулись прошлого Черевина. Баранов сказал, что читал его некролог в «Новом времени», что там упущено одно обстоятельство, что Черевин поставлял «кормилиц» покойному государю. Из намеков Баранова я поняла, что Черевин был по отношению к Александру III то, что Рылеев по отношению к Александру II. Видя, что я сомневаюсь, Баранов сказал, что, будучи градоначальником в Петербурге, он должен был знать, куда едет царь, и оберегать его в его интимных поездках – время тогда было смутное. Сначала он и не подозревал подобных вкусов у покойного царя. Баранов объясняет, что Черевин после 1 марта 1881 года не только не пал, а стал еще подниматься. Это очень интересная подробность, которую я узнала про Александра III впервые. А вчера царица-мать и царь стояли у постели Черевина в 10 час. утра, и он умер при них! Все так было скрытно делаемо, что царица ничего не подозревает до сих пор.

4 марта. Прошлая коронация стоила 11 млн руб., про эту говорят, что будет стоить вдвое, т. е. 22 млн руб.

6 марта. Говорили про Стишинского, который назначен товарищем к Плеве. Отзывались о нем, как о хорошем работнике, несмотря на то что теряет много времени на устройство своих усов. Самойлович сказал, что он делает это, видно, для того, чтобы нравиться начальству, т. е. Горемыкину, который несколько часов тратит на туалет. Раз, когда Горемыкин ехал в сопровождении Шамшина на ревизию, то потащил с собой целый арсенал всевозможных флаконов, банок и туалетных аксессуаров.

15 марта. Говорил Марков, что к Витте были вызваны два доктора, что у него вроде помешательства, что пункт его расстройства – валюта.

23 марта. Любимов говорил, что в четверг на Фоминой заседание Гос. совета, на котором Витте будет предлагать пустить 10-рублевый золотой, но золота в нем будет мало, больше лигатуры, чтобы за границу его не вывозили. Пройдет ли эта глупость?

25 марта. Всех поражает рескрипт царя московскому генерал-губернатору вел. кн. Сергею Александровичу: «Оказывать полное содействие в Москве министру двора в коронационных приготовлениях». Это приводит всех в недоумение. Евреинов сказал, что слышал (от самого вел. кн. Сергея Александровича, который его приятель по полку), что там идут несообразные расходы, что для убранства потребовано невероятное количество кумачу – больше миллиона аршин; кумач стоит обыкновенно 22 коп. самый лучший, а тут его купили по 75 коп.; сколько, значит, денег осталось в кармане?!

28 марта. Вот интересное письмо из коллекции автографов Любимова, написанное Достоевским Каткову из Дрездена от 8 октября 1870 г.:

«М. Г. Многоуважаемый Михаил Никифорович.

Я выслал сегодня в редакцию «Русского вестника» всего только первую половину первой части моего романа “Бесы”, но в очень скором времени вышлю и вторую половину первой части. Всех частей будет три. Каждая – от 10 до 12 листов. Теперь замедления не будет. Если вы решите печатать мое сочинение с будущего года, то мне кажется необходимо, чтобы я известил вас предварительно, хотя бы в двух словах, о чем, собственно, будет идти дело в моем романе.

Одним из числа крупнейших происшествий моего рассказа будет известное в Москве убийство Нечаевым Иванова. Спешу оговориться: ни Нечаева, ни Иванова, ни обстоятельств того убийства я не знал и совсем не знаю, кроме как из газет. Да если б и знал, то не стал бы копировать. Я только беру совершившийся факт. Моя фантазия может в высшей степени разниться с бывшей деятельностью, и мой Петр Верховенский может нисколько не походить на Нечаева, но мне кажется, что в пораженном уме моем создалось воображением то лицо, тот тип, который соответствует этому злодейству. Без сомнения, небесполезно выставить такого человека, но он один не соблазнил бы меня. По-моему, эти жалкие уродства не стоят литературы. К собственному моему удивлению, это лицо наполовину выходит у меня комическим. И потому, несмотря на то, что все это происшествие занимает один из первых планов романа, оно, тем не менее, – только аксессуар и обстановка действий другого лица, которое, действительно, могло бы назваться главным лицом романа.