Три самодержца. Дневники генеральши Богданович

3 марта. Долго сидел Кутайсов. Обижен, что не он послан генерал-губернатором в Тобольскую и Пермскую губ., а Гри-Гри Голицын, которого он очертил неважно. Назвал его интриганом, крикуном, который ловко умеет себя повести, оставаясь сам всегда в стороне. Ему хочется быть членом Гос. совета, а так как это дело трудное, то через вел. кн. Михаила Николаевича он и придумал комбинацию временной посылки его генерал-губернатором. Сказал Кутайсов, что Голицын свернет Дурново и в июле будет министром внутренних дел – так ловок. Игнатьева, по его словам, здесь не любят, и Черевин, и особенно Е. Г. Шереметев, его не допустят – здесь нельзя иметь такую шумиху, как А. П. Игнатьев, министром.

Кутайсов говорил, что недавно был разговор насчет Плеве в одной гостиной (кажется, он назвал Левашеву), говорили, что Плеве министром не назначат, так как он такой человек, который мог ужиться с такими разнородными министрами, как Лорис, Игнатьев, Толстой и Дурново. В той же гостиной Голицын очень громко и горячо говорил о самодержавии, что надо всех держать в руках, наказывать розгами студентов, высоко держать знамя православия и проч. На это хозяйка ему заметила, отчего он так горячится, что все присутствующие разделяют некоторые его мнения, что будто он всех хочет убедить, что это его мнения, а не наоборот ли это. Кутайсов о людях никогда хорошо не говорит. Стал он также ругать Гурко, особенно m-me Гурко, которая занимается гешефтами – с бывшим варшавским губернатором Медемом купила под чужими именами Домбровские копи. Когда Гурко приехал в край, он ни Медему, ни Бутурлину руки не подал, а теперь по просьбе Гурко, читай – его жены, Медем назначен его помощником по гражданской части. Во время Коцебу уже Медем попался с благотворительным капиталом, который был у него на руках и который он отдал на 6 % Блиоху. Оржевский, узнав это, в качестве жандармского начальника сообщил об этом Коцебу и требовал ревизии сумм. Медему протежировала тоже жена Коцебу. Она попросила мужа задержать на время ревизию. Коцебу задержал на месяц, а когда, наконец, Медем мог отдать деньги, проверка была назначена и оказалось все налицо.

Про свои среды Мещерский говорит, что это – форум, а четверги Татищева – сенат. Кутайсов говорит, что из этих вечеров никакой не выйдет пользы, так как у Татищева заняты устаревшим вопросом, окончательно погибшим, – поднять значение дворянства, вернуть ему его прежнее положение, вернуть ему его прежнюю состоятельность, что уж совсем невозможная мечта. Говорить о насущном вопросе, например, о кабаках – это совсем другое дело, тут может быть и польза.

4 марта. Была у Кузминской. Она рассказала про письмо Толстого, которое было напечатано в «Моск. ведомостях». Было все это так: Толстой написал статью о голоде и послал ее в журнал Грота. Там ее целиком цензура не пропустила, вернули Толстому, который стал ее переделывать. В этот журнал статья опоздала, и Толстой отдал ее в «Неделю». Но первую статью, не переделанную, выпросил у Толстого англичанин Деон, чтобы ее перевести на английский язык и отправить в «Daily Telegraph». Толстой позволил, и Деон из одной статьи написал 6 статьей, которые и были помещены в «Daily Telegraph». Из этих шести статей газета «Pall-Mall», выбрав самое пикантное, написала статью. Из всех этих статей, которые все далеко уклонились от подлинника, «Моск. ведомости» тоже выбрали самое пикантное и написали тоже статью. Когда заговорили об этой статье, Толстой не знал сначала, что считают, что эта статья написана им. Приехали к нему Стахович и Бирюков и рассказали ему про общественное возбуждение и что государь им недоволен. Тогда только Толстой сам прочел статью «Моск. ведомостей», читая, сильно хохотал, нашел, что и не его стиль и что все искажено. Тогда он поручил жене написать опровержение, что статья не его. Опровержение это было доведено до сведения царя, который им удовольствовался, сказав, что пускай Толстой делает и пишет в России, что хочет, но это нехорошо, если он пишет и печатает подобные вещи за границей. Узнав, что корреспонденции Деона передавали не статьи Толстого, а его выдумки, газета ему отказала в сотрудничестве. Тогда Деон приехал к Толстому и умолял его написать ему удостоверение, что эти статьи были действительно его статьями. Толстой пожалел Деона и дал ему такое удостоверение. Получив его, Деон поехал в Петербург и стал там всем его показывать. Государь, узнав об этом, очень рассердился. Когда весть об этом дошла до Толстого, он продиктовал жене письмо в «Правит, вестник» с опровержением, что эти статьи не его. Но здесь это письмо запретили печатать. Тогда Толстой отправил это письмо за границу, и везде оно было напечатано. Со слов Кузьминской видно, что Толстому очень тяжело, что газетам приказано ничего о нем не говорить.