Три пункта бытия

Она не могла упрекнуть себя в отсутствии наблюдательности, и если хотела на что-нибудь в мире посмотреть, то смотрела, видела, слышала, чувствовала и запоминала, но это желание смотреть и помнить бывало у нее не часто, в последнее время и вовсе не бывало, потому что она экономила себя — и свой слух, и зрение, и чувства, и память — для самой себя, для того, чтобы воспринимать не «вне», а «в» — в самой себе.

Должно быть, и для всех людей мир делится на две приблизительно равные части — человек сам и все, что человека окружает, у нее же первая часть все заметнее превышала вторую, и только иногда, сознавая свой долг перед всем окружающим, она почти растворялась в нем, вглядываясь, вслушиваясь и вчувствовываясь в него, как это было с нею не так давно, в день ее сорокапятилетия.

Но нынче, ничуть не ощущая за собою такого долга, такого желания, она все равно видела в окно троллейбуса людей — мужчин и женщин, видела дома — с окнами и подъездами, с витринами и вывесками, серые, желтые и зеленоватые, видела очень похожие друг на друга деревья — с остатками первого или второго снега на ветвях, видела все вокруг, и это вскоре сильно обеспокоило ее: если она так остро видит вокруг себя, — значит, в ней самой появился какой-то вакуум, на котором нельзя остановить ни взгляда, ни слуха, ни чувства?

Так?

Так оно и было: исчез ее ЮАВ — Южно-Американский Вариант... И не временно, не на день-два — навсегда. Исчез.

Когда она вышла у Гастронома и встала в очередь на автобус, начался новый снегопад, сначала редкий и сразу же сгустившийся, почти сплошной и ей пришла догадка, что именно сейчас какие-то люди сквозь этот пухлый и влажный снег несут гроб...

Кто-то плачет сейчас, кто-то молча несет венки с черными лентами, кто-то — ордена на красных бархатных подушечках, кто-то, жмурясь от снега, дует в трубу, кто-то бьет в повлажневший от снега барабан... Совершаются проводы человека в последний путь, и все знают, куда этот путь ведет, но никто не догадывается, откуда он возник, из какой Америки, из какого Варианта...

Ни один человек не знает, какого он провожает Рыцаря, ни один не знает и того человека, для которого это был Рыцарь...

Кажется, даже ее не удивила эта картина проводов — они, наверное, захворали вместе, Ирина Викторовна и ее Рыцарь, в один день. Она захворала в ресторане, за столиком около четырехугольного зеркала, он — где-то еще, он — умер, Ирина Викторовна должна была умереть тоже, и не ее вина, что она все еще живет, но ей не надо было, ей ни в коем случае нельзя было узнавать о его смерти...

До сих пор она не знала — жив Викентьевский или нет, и этого было вполне достаточно, чтобы он жил и существовал в образе Рыцаря и чтобы она тоже существовала рядом с ним в той системе координат, которую она обозначила как ЮАВ...

Но теперь, когда она узнала, что Викентьевский, по существу совсем незнакомый ей человек, умер, — вместе с ним навсегда умер и ее Рыцарь, и вся эта система тоже умерла, разрушилась...

«Все на свете — от существования! — думала Ирина Викторовна. — Все от него. Даже все то, чего нет... Рыцарь умер, сейчас его хоронят. Я узнала об этом и сразу же узнала другое: больше не может быть и Южно-Американского Варианта, нет, не может! Для любого Варианта должно быть что-то существующее...»

Потом она вспомнила о Нюрке.

«Нехорошо-то как! Нюрок дважды выставляла меня из своего дома, это так, но когда я болела — навещала меня, а я — ничего! Никакого участия в ее судьбе! Ясно же, ясно как день: у Нюрка — произошло, вероятнее всего «произошло все» и очень-очень серьезно! Сегодня, в крайнем случае завтра, надо пойти к Нюрку, все как следует узнать... Надо будет запастись сухой жилеткой, и пойти к Нюрку...»

«Еще надо будет как можно ближе пообщаться с Анютой Глеб. Без общения можно ведь и потерять человека, запросто можно...»

«Снег-то какой! — поежилась она еще через минуту. Автобуса почему-то долго нет. — Какой густой снег! Очень трудно сейчас музыкантам дуть в трубы, исполнять марш Шопена...»

Подошел автобус.

Она втиснулась с передней площадки, поехала и попрощалась:

«Прощай, остров Жуан-Фернандес! В Тихом океане!»

Ну, а дальше?

Что же, что разность 45-n стала отрицательной?

Отрицательные величины — тоже величины, это обывательское представление, будто они не настоящие и хуже положительных.

Вот пойти да и улыбнуться Строковскому. А что?! Улыбнуться, храня в памяти светлый образ Рыцаря!

Строковскому больше и не надо — одну улыбку со значением, он из таких, которые все остальное сразу же берут в свои руки... Он и возьмет, да еще как!

Но, если разобраться, так ведь Строковский для нее в определенном смысле мальчик. А может быть, и во всех смыслах тоже мальчик... Умный, остроумный, многое знающий, еще больше — умеющий, а все-таки мальчик. Ну, пусть будет юноша, этакий шустрый подросток. Доказательства? А вот хотя бы: у нее уже нет и не может быть перед ним ни капли смущения!