Три пункта бытия

Аркадий телеграфировал на место службы, что опаздывает, — мать находится в тяжелом состоянии. А это грозило ему серьезными неприятностями... Судя по этому, он все-таки любил свою родную мать.

И где только в человеке находила место сыновняя любовь? И как эта любовь могла с ним ужиться — с шалопаем и даже со злодеем?

Курильский очень тревожился за нее.

Мансуров-Курильский не знал, что если бы не она, и он в свое время серьезно заболел и заставил бы ухаживать за собою свою жену, — он много выиграл бы. Не зная этого, он заботился теперь о ней.

А это тоже кое-что.

Приезжала тетушка Марина — скорбная и благородная.

Приезжала Нюрок — сама готовность все узнать и все понять.

Ирина Викторовна показала ей глазами: «Когда-нибудь...» — «Конечно, конечно! — с той же готовностью ответила Нюрок. — Да разве я тороплю?! Я ведь тоже в долгу перед тобой — помнишь, еще давно, я выпроводила тебя из своего дома? И не один, а целых два раза! А почему выпроводила? Почему обругала твоего Аркашку и тебя тоже? Ты уж извини, но это потому, что я боялась не удержаться и не ко времени рассказать кое-что о себе... А рассказывать надо ко времени».

Ирина Викторовна подтвердила:

«Конечно, конечно».

Звонил телефон...

Канунниковы, Анюта Глеб, Валерия Поспитович, Мишель-Анатоль справлялись о ее здоровье. Мишелю-то-Анатолю это зачем?

Звонил и справлялся Никандров. Очень коротко, всего несколько слов: ну-ну, все мы тут обеспокоены... Все. Дело не ждет... Все мы ждем.

Одна за другой следовали кардиограммы и анализы. Приезжал врач. Мужчина. Он выслушал Ирину Викторовну с удовольствием, но с удовольствием приятным и тактичным, которое поддерживает пациента. «Ишемия!» — сказал врач.

Приезжал другой врач — женщина. Она выслушала Ирину Викторовну без малейшего удовольствия, сказала: «Стенокардия!» — и гораздо меньше понравилась Ирине Викторовне.

Потом снова — первый. Сопоставив оба диагноза, он обрадовался: «Ну, конечно, одним словом — коронарная недостаточность!» Но затем сказал что-то о психологических явлениях, и после этого Ирина Викторовна окончательно стала предпочитать врача-женщину.

Говорят, что больным помогает выздороветь чье-то слово, или улыбка, или солнечный зайчик на блестящем полу.

Ирине Викторовне ничто не помогало, ни один солнечный зайчик, хотя стоило им только появиться на полу или на стене — все равно на чем, — она их уже любила, хотя и знала, что должна выздороветь сама по себе.

Она так и выздоровела: проснулась после глубокого сна и поняла, что кино больше перед нею не крутится и не угрожает кручением.

Сердечко — это, конечно, другое дело, это материя хлипкая, ведет же себя слишком независимо: хочет — выздоравливает, хочет — нет, и ничего с ним не поделаешь.

Вот говорят — будто прежде люди были выносливее — правда ли?

Раньше женщины умирали в обмороках, в душевных потрясениях, а теперь — нет. Вот она отдала дань этому прошлому, проболела недельку, пора, наверное, вставать, закрывать бюллетень. Дела! Нужно заведовать «Тибошкой».

Было раннее утро, по осеннему времени — почти что ночь, воздух в комнате походил на воду, если заглянуть в нее глубоко, но был он легок, легче, чем когда-нибудь прежде, и, вглядываясь в него, в этот воздух, и ничего в нем не увидев, кроме сумеречности и легкости, Ирина Викторовна вспомнила о звонке Никандрова.

«Глупый ты человек, — сказала она ему, — умный, а глупый! Такую женщину проворонить, оттолкнуть запросто! Она же от тебя ничего не требовала, она и дальше оставалась бы хорошим парнем! Да где ты еще такую найдешь, глупый?! Таких больше нет и не бывает, клянусь!»

Ирина Викторовна чуть-чуть всплакнула: никто же не видит, даже она сама.

«Если звонил, так, может быть, и сам понимает, что глупый?»

Она вспомнила, что впервые за время болезни, навестив ее, Нюрок сообщила:

— Гордейчиков уходит. На пенсию.

— Ну, и кто — за него? Кто будет замом у Строковского?

— Не знаю...

Не хотела Нюрок сказать: за Гордейчикова будет Никандров, вот кто.

Странно-то как: человек считает свой КПД в стенах НИИ-9 равным 0,15—0,17 и вдруг становится заместителем директора? А как же со сплавами? С абразивами? Ведь ему не поможет его заместительство, наоборот, он теперь будет меньше заниматься своим отделом, а больше — исполнять директивы Строковского.

Нет, не упрекать хотелось бы Ирине Викторовне Никандрова, не досаждать вопросами, а только узнать ход его мыслей, логику и самочувствие. Не за стеной же все это за китайской, и неужели нельзя во все это хоть краешком глаза заглянуть? Не кому-то там, а ей — и нельзя?!

Должно быть, так и есть — нельзя...

Надо было бы всерьез подумать — что же с ней действительно произошло? С тех пор как «произошло все»?

Ну, наверное, немыслимо, вот так сразу взять, да и понять это, но хотя бы кое-что понять необходимо и даже — немыслимо не понять. И вот она ухватилась за какую-то ниточку своих размышлений и потянула за нее, и получилось для начала так: где-то, когда-то и что-то она, оказывается, потеряла.

С чего-то она ведь начинала, с какой-то самой себя, когда «произошло все», а когда все кончилось — чего-то недосчитывается в себе?