Три пункта бытия

И я всегда говорил, что политика стоит у дверей моей четырехэтажной фанзы, но в самой фанзе ей делать нечего, а мои хорошие друзья говорили мне, что я унаследовал талант моего знаменитого деда — торговца шелком, и что я проявил свой талант, занявшись в свое время делом, в котором не имею конкурентов. Им — текстильщикам и торговцам — приходится конкурировать с иностранцами, а кто из иностранцев станет торговать серебряными ушками? Конечно, никто, и я всегда буду королем серебряных ушек.

Хорошо.

Кончилась антияпонская война, пришли американцы. Во время войны я их замечал как-то меньше, а тут повсюду — в торговле, в банках, в промышленности — американцы, американцы, американцы... И вот они-то заставили меня думать о политике. Как они это сделали? Очень просто: они разорили моих покупателей. Они не то чтобы конкурировали с китайской торговлей и промышленностью, нет. Просто-напросто они уничтожали китайских торговцев и промышленников, как уничтожают зайцев в хлопчатниковом поле. Что ни день, в Шанхае разорялось несколько сот предпринимателей. Но ведь это и были как раз мои покупатели! Не рикши же устраивают званые обеды и подают к столу серебряные ушки?!

Конечно, были предприниматели из тех, кто посредничал между американскими и китайскими коммерсантами, которые заглатывали три-четыре мелких магазина или фабрики в один день. Но проглотить сразу три-четыре порции серебряных ушек ни один из них не мог, а значит, число моих покупателей со дня на день сокращалось. Но даже и те, кто чувствовали себя прочно, глядя на своих разорившихся, иногда и повесившихся коллег, теряли аппетит. И вот тут-то я спросил себя: «В чем состоит национальная политика господина Чан Кайши, если по договору от 4 ноября 1946 года он предоставляет такие привилегии американцам?»

Я — коммерсант, и как коммерсант я быстро разобрался в этом вопросе. О ком заботится Чан Кайши? Конечно, о себе. Американские коммерсанты могли дать ему больше, чем китайские. Вот и все. Уж я-то имею в этом деле опыт, поверьте мне!

А тут еще стихийные бедствия: засухи, наводнения. Если человек день и ночь думает, как бы ему достать чашку риса — значит, он совсем не думает о серебряных ушках и забывает дорогу в мой магазин на Нанкин-род.

Потом — инфляция. Деньги падали в цене не то чтобы ежедневно — ежечасно. Был у меня постоянный покупатель, профессор университета, который мог обходиться без риса, но без серебряных ушек — не мог. Так он, получив жалованье, откладывал свои лекции и бежал ко мне в магазин, потому что он знал — пока он прочтет лекцию о Яо, или Шуне[7], или Ян Гуйфэй[8], деньги обязательно упадут в цене. Но и мне было выгоднее торговать в конце дня, по вечернему курсу, а не по утреннему!

Да и какая это была торговля! Это уже была не торговля, а тропическая лихорадка, от которой никак нельзя разбогатеть, а можно только остаться живым или умереть. Одним словом, моя карьера короля серебряных ушек кончилась, я это хорошо понял, хотя у меня и оставались кое-какие средства. И вот однажды вечером я сказал своей жене, что вот уже несколько ночей мне снится мой дорогой друг Лей Дунэр, который настойчиво зовет меня к себе.

А нужно вам сказать, что господин Лей Дунэр, торговец сувенирами, отравился за неделю до этого.

Помните, я говорил вам, что моя жена была когда-то невестой с самым вздорным характером? Но я, оказывается, еще не имел полного представления, что это за характер. Мы всегда старались как можно меньше вмешиваться в личную жизнь друг друга, но тут я поделился со своей супругой самыми сокровенными мыслями, сказал, что завидую господину Лей Дунэру: ему теперь уже все равно, какие еще договоры заключит господин Чан Кайши с господами американцами, ему не надо ломать голову над тем, как продержать магазин еще неделю и не разориться.

Я сказал своей супруге это тихо и спокойно, в полной уверенности, что она пожмет плечами и ответит: «С каких это пор ты начал советоваться со мной? Что-то раньше, когда у нас было много настоящих денег, я никогда не слышала от тебя ни слова о твоих намерениях! Когда у нас было много денег, ты...» Ну, и дальше в том же духе. По сути дела, именно ради того, чтобы укрепить свое намерение поскорее встретиться с господином Лей Дунэром я и начал этот разговор с женой.

Но совершенно неожиданно в ответ я услышал такие гневные и яростные слова, что я и сейчас не решаюсь повторить их. Да что там — слова! Если вспомнить все, что произошло в тот вечер...

Но дело не в этом, а в том, как все пошло дальше...

Дальше было так: на другой день после нашего разговора жена купила прядильную фабрику. Она купила ее у своего разорившегося брата и за такие гроши, что если бы даже фабрику продать на слом, и тогда она стоила бы дороже. Но все-таки я был в полном недоумении.

— Зачем ты купила фабрику, если текстильщики разоряются сотнями и, тысячами? — спрашивал я. — Кто будет вести дело, если ни ты, ни я не понимаем в текстильном производстве? Откуда взять сырье? Кому продавать нитки, которые выпускает фабрика? Чем платить рабочим?