Три пункта бытия

— Конечно, конечно, Иван Иванович, дорогой, тут и думать нечего — любые выводы излагаются в письменном виде и поступают кому следует! Любые! Камушкин! Так я говорю?

— Конечно! Конечно, вы так говорите, товарищ Боковитый!

— Хотелось бы... очень хотелось бы живым голосом прочитать вам свои выводы... прочитать, а еще посмотреть на ваши лица... как вы отреагируете... вот митинг соберете... траурный и огромный... человек сорок... того больше, и речи будут произноситься... тоже в рабочее время... а тут — я только троих и приглашаю, своих друзей... имею моральное право... — проговорил Иван Иванович жалобно.

— Ну, конечно, — согласился Боковитый. — На то оно и моральное. Камушкин? Как ты думаешь, с точки зрения художественной литературы, с воспитательной точки зрения это... нас устраивает? Вполне?

— По-моему, тут ничего особенного, товарищ Боковитый. Особенно, если войти в положение Ивана Ивановича... Тогда — ничего страшного.

— Войти надо, — кивнул Боковитый. — Личным пренебрегать никогда нельзя. Ни в коем случае. Если, конечно, оно не в ущерб общественному. Так я говорю, Иван Иванович? Дорогой!

— Общественное... оно потому и общественное, что... известно всем... а мое личное без меня... не узнает никто. Да, своему личному автор я... а больше никто!.. Пользуйся, общество, пользуйтесь, советские люди, только бы вам было лучше... оттого, что Иван Иванович жил... жил на свете, и все тут... жил... — Иван Иванович замолчал, а Боковитый и Камушкин, несколько взволнованные, отошли к окну.

Уже у окна Боковитый сказал:

— Действительно! Это ты действительно правильно говоришь, дорогой наш Иван Иванович! Это нужно зафиксировать, запомнить нам всем, и я должен сказать — ты правильно сделал, что пригласил меня... сегодня. Спасибо, дорогой! Обязательно дождусь Генералова! Времени, поверь, нет ни минуты, секунды нет, но я дождусь его, а тогда уже мы и зачитаем все твои три пункта целиком! — Боковитый сделал паузу, подумал и сказал еще: — Ведь и тебе это нужно, Иван Иванович, дорогой? Не скрывай, скажи откровенно: тебе-то самому-то ведь нужно твое высокое и авторитетное... авторство? Да, Иван Иванович?! Дорогой!

— А если в лесу сосна... — проговорил Иван Иванович, и Боковитый и Камушкин переглянулись. Потом Камушкин спросил:

— Это как понять, Иван Иванович?!

— ...Другое какое-нибудь дерево... елка... пихта...

Камушкин и Боковитый переглянулись еще раз, Камушкин наклонился к Ивану Ивановичу и с тревогой окликнул его как будто бы издалека:

— Иван Иванович! Ты что это, а? Об этом у нас разговора не было, точно не было. Ты припомни-ка, разве был? О соснах? О елках?

— ...Дерево срубили и не вывезли...

— Франко-лесосека! — догадался Боковитый, а догадавшись, обрадовался: — Ну-ну, Иван Иванович, дорогой мой, ну-ну? А дальше?

— Вот она и гниет, франко-лесосека... — заговорил и дальше Иван Иванович, — пользы никакой... только вред... огромный вред...

— Вред так вред! — согласился Боковитый. — Вредители от гнилого распространяются, а дальше? Дальше-то в чем дело?

— Хотя и моя... хотя и любая мысль, когда она осталась на месте своего рождения... она гниет сама по себе... не считая, что отравляет организм... которому принадлежит...

— На себе испытал, Иван Иванович? — спросил Камушкин, и Боковитый тоже спросил:

— На себе? Или на других?

— На многих... было заметно... тем более... на себе.

— Ну, тут уже можно с тобой поспорить! — заметил Боковитый. — Тут можно!

— Нет, правда... невысказанная мысль, она, будто волчий вой, в тебе сидит и жить не дает... да ведь и помереть-то... своевременно тоже не дает... я знаю... хотя бы и нынче... мы покуда вас ждали, товарищ Боковитый... сколько обсудили разных мыслей... из моей картотеки... я сперва не хотел... гляжу... нет... все-таки получается... нормально...

И тут Боковитый спросил:

— Как-как? Так вы тут уже без меня обсуждали? Все три пункта?

— Если бы три, — вздохнул Камушкин. — Вас так долго не было, товарищ Боковитый, что мы тут не то что три — мы двадцать три, а может, и тридцать три обсудили пункта. Причем самые разные! Но я вам скажу: пункты философские... Злободневные... Высокоидейные. И крепко увязанные с реальной жизнью.

— Тридцать три... — покачал головой Боковитый. — И все без меня? — И он подошел вплотную к кровати и спросил: — А как это же получилось-то, Иван Иванович?! Со мной так обсуждать три пункта, а без меня — тридцать три?

— Те три основные, товарищ Боковитый, — пояснил Камушкин. — И даже... основные из основных — пункты бытия, а эти, которые были без вас, они второстепенные... и предварительные. Они только как бы... предисловие.

— Высокоидейные, злободневные, крепко увязанные с реальной жизнью и все в виде предисловия? Эти вот, которые на карточках? — Боковитый взял в руки ящичек: — Которые из них и где расположены?

— С этой стороны мы их читали все вместе, — указал Камушкин. — А вот с этой — которые я читал уже один, пока происходил ваш разговор с кавказским мальчиком.

— Ну а вот эти? Которые совсем отдельно выложены? На подоконнике?

— Эти... так себе...

— Все-таки?