Три пункта бытия

— Все это так... — дипломатично согласился Дроздов. — Вот и Адриан Самсонович, вахтер нашей Обсерватории, тоже всегда жалуется на перегрузку и нервотрепку, но чего же хочешь ты? Чего же ты хочешь? Персонально? Адриана Самсоновича, кажется, устроил новый коэффициент — один двадцать девять вместо один двадцать один. А что устроит тебя?

— Давай, Алешенька, заселим остров Эс, — совсем другим тоном, неожиданно лишенным какой бы то ни было назидательности, отчасти даже робким и даже заискивающим, произнес Интеграл. — Ты и я, я и ты — больше никого и ничего!

Профессор Дроздов подумал, сообразил и ужаснулся:

— Интеграл! Ты ведь тоже никто. Значит, ты обрекаешь меня на полное одиночество?

— Ах, какая старая песня, Алешенька, какая старая! Ты уже не мальчик, ты уже успел пропустить через себя столько понятий, что на девять десятых, даже больше, сам для себя уже стал понятием. Ты развился за эти годы — умница, умница! А что нынче знают о тебе твой студенты или читатели твоих ученых книг, кроме тех понятий, которые ты им внушаешь? Ничего! А когда ты бываешь доволен собой? Как раз тогда, когда не мешаешь сам себе производить какие-нибудь понятия, они ведь превыше тебя самого! Так вот, предлагаю тебе вариант, при котором ты неизменно будешь доволен собою! Что может быть лучше этого? И счастливее? Вариант, который ты сам когда-то предлагал своей дорогой Тонечке Беловой, когда вы находились с ней на Круге Времени, но только она по недоразумению и по женской логике признала тебя ненастоящим и отвергла! Ну, умница? У тебя-то, надеюсь, мужская логика? Ты-то не можешь не понимать: сегодня у тебя одно небольшое отвлеченное понятие, а завтра другое, потом пятое, десятое, сотое и тысячное. А сумма этих отвлеченных понятий — это что такое? А? А это я, Интеграл! И это ты, твоя отвлеченная судьба, вполне логическая и доказуемая без привлечения аппарата высшей математики, а просто так: одно плюс другое, плюс десятое, сотое, тысячное, а больше ничего! Так что вот, Алеша Дроздов, брось-ка ты все эти детские бирюльки, всю эту игру в реальную и неповторимую индивидуальность, когда и зацепиться-то не за что, кроме как за свою собственную материальную часть, то есть никак не более, чем за одну десятую самого себя! Какое там, одна десятая, того меньше, значительно меньше!

Все стало ясно профессору Дроздову: просто-напросто он умирал и под занавес по собственному желанию должен был отказаться от той 1/10 себя, которая не была понятием, а была его сердцем, ну и еще кое-какими материальными деталями его самого.

Это было очень серьезно со стороны Интеграла, очень обоснованно, ведь Дроздов сам в порядке непринужденной беседы только что сформулировал приоритет знания над памятью... Отсюда один шаг до признания себя понятием и ничем другим. Но не-ет! Он не согласен! Хотя, конечно, товарищ Интеграл — это отнюдь не товарищ Таракан, совсем не тот случай! Теперь Таракан со всеми его претензиями показался Дроздову не более чем тараканом...

Молчать, чтобы тем временем что-нибудь сообразить, было неудобно, следовало придерживаться определенного такта и дисциплины, хотя бы такой же, которой Дроздов обычно придерживался, общаясь с математическими категориями еще во времена своего милого-милого земного существования. И, внимательно вглядевшись в голубизну окружающего пространства, Дроздов заговорил как можно более непринужденно:

— Тогда, в тундре, я ведь тоже умирал... То есть, — поправился он, — я тоже переставал существовать в общепринятом смысле, но это происходило запросто: я был тогда молод, мой организм еще не был насыщен опытом жизни, ему нечего или почти что нечего было терять, не от чего было отказываться...

— Значит, лет через сто ты накопишь такой жизненный опыт, который автоматически тебя обессмертит? — спросил Интеграл.

— Я совсем-совсем не к тому. Тем более что через сто лет мой организм будет перенасыщен опытом жизни и будет счастлив избавиться от него. Могу поручиться честным словом! Хотя, как ты понимаешь, любое ручательство требует проверки. Так? А если так — давай предоставим друг другу карт-бланш. Сто лет — идет?!

Теперь задумался Интеграл... Дроздов был далек от мысли, что одержал хотя бы частичную победу, но Интеграл молчал, а это давало Дроздову передышку.

И, не выбирая слов, не вслух, а про себя и для себя Дроздов предпринял экскурс такого рода: