Три пункта бытия

Потом очень быстро Таракан стал сгибать все свои ноги в коленях, стал перебирать ими, оставаясь, однако, на месте. Он вращал усиками и глазами, а это вращение, в свою очередь, тоже все убыстрялось, так что через две-три секунды и его усики, и глаза, и ноги стали совершенно невидимыми.

Перед тем, как исчезнуть, Таракан заявил официально:

— Не поднимаю вверх ни одной ноги! Да! Мы, тараканы, никогда не теряем чувства колена! Я исчезаю, но мы еще вернемся! Выясним некоторые обстоятельства и вернемся! Углеводы бывают простые и сложные. А белки́ — это органические высокомолекулярные вещества, молекула которых построена из аминокислот! Что, выкусил? — захохотал он. — А насчет уравнения Бернулли смотри учебник Фихтенгольца «Курс дифференциального и интегрального исчисления»! Что, опять выкусил? Ха-ха! Опять!

И еще Таракан не исчез до конца, а сначала прокричал несколько слов, которые он при всей его болтливости продержал-таки за пазухой до самого конца этой встречи.

— Ага! — крикнул он. — Я ведь помню, как ты по собственному желанию сделался крохотной и такой множественной-множественной величиной. «Мы — семьдесят семь триллионов плюс эн в бесконечной степени!» Помнишь, ага?!

— В тысячной! — захотел надуть Таракана Дроздов. — В тысячной степени!

Нет, право же, медсестричка-брюнетка была очень хорошенькой, но еще она была и усталой, и несколько рассеянной... Мало ли из-за чего она могла быть усталой и рассеянной в свои двадцать с небольшим лет? Она только недавно появилась на работе, должно быть, с опозданием, и не успела сменить лакировки на тапочки; на работе она всегда ходила в мягких тапочках.

Чуть-чуть попудрившись, она решила заняться и этим делом: открыла один из ящиков медицинского столика, вынула оттуда тапочки, а на их место положила лакировки, предварительно сдунув с них пыль и завернув в целлофановый мешочек.

Уже сквозь мешочек она вдруг заметила царапину на внешней стороне каблука правой туфли и хотела вынуть эту туфлю обратно, чтобы рассмотреть и понять, в чем дело, но в это время открылась дверь из палаты, в которой лежал Дроздов, в коридор вышли врач, а за ним Антонина Петровна и молодой человек лет двадцати пяти — сын Дроздовых, Юрий Алексеевич Дроздов.

— Анечка! — сказал врач медицинской сестре. — Анечка, пожалуйста, внимательно следите за переливанием... Когда будет отлучаться дежурный врач, следите особенно внимательно!

Анечка сказала:

— Хорошо, Виктор Николаевич! Я обязательно буду следить как можно внимательнее, — поискала ногами тапочки под столом и быстро их надела, потом заметила, что ящик стола с лакировками в целлофановом мешочке все еще приоткрыт, и захлопнула его, а потом посмотрела на Юрия Алексеевича Дроздова.

Молодой Дроздов был больше похож на мать, чем на отца, — округлое лицо, светлые серые глаза, материнский, необычной формы нос: сначала прямой, а в переднем отделе, над верхней губой чуть приплюснутый.

Антонина Петровна опустилась на скамью рядом с медсестрой и кивнула сыну, и тот пошел в ногу с доктором по коридору, спрашивая:

— Все-таки? Все-таки? Все-таки?

— Будем надеяться, будем надеяться, будем надеяться! — отвечал доктор.

— Почки у тебя по-прежнему в порядке, Алеша?

Сначала Дроздов замешкался, однако же ответил твердо:

— Не жалуюсь. На что другое, на почки — нет!

— Хорошо. Отлично. В данный момент главное, пожалуй, все-таки почки... Вообще-то, положение серьезное, а время лимитированное. Имеешь это в виду?

— Имею.

— Прекрасно!

И профессор Дроздов взмыл вверх, в голубую, со всех сторон плотную, почти горячую атмосферу... На недосягаемой низоте виднелся пятачок острова S с прильнувшим к берегу белым корабликом, а совсем рядом с Дроздовым находилась спиральная полупрозрачная конструкция, пластмассовая или какая-то другая.

— Значит, Алеша Дроздов, ты меня узнаешь? — спросила эта конструкция.

— Дело было в тундре... — вздохнул Дроздов.

— В тундре. Да.

— Мы беседовали... — вспоминал Дроздов.

— Беседовали. Да.

— По некоторым вопросам философии.

— Философия, Алеша, не мое непосредственное призвание, хотя мы, то есть я и философия, — близкие родственники. Да. Ну, а близкое знакомство с близкими родственниками лучше всего откладывать на будущее... Значит, Алеша Дроздов, ты еще помнишь обо мне?

— Ты — Интеграл.

— А ты — умница!

— И я у тебя в руках. И на порядочной высоте. Что-нибудь около километра, даже больше? Больше или меньше?

Интеграл не стал отвечать, а спросил сам:

— Что же ты помнишь о нашей встрече еще? Алеша? Дроздов?

— Все помню.

— Все помнишь или все знаешь?

— Помню, значит, знаю. И наоборот.

— Ты гениальнее, чем был в свое время Эварист Галуа... а?

— Лично я этого не думаю. Не приходило в голову.

— И не думай. Потому что память — это совсем не то, что знания. Память — это способность восстановить прошлое во всем его объеме. Попробуй-ка переживи нашу первую встречу во всем объеме? Ну? Не пропустив ничего, что тогда было, совершенно ничего?!

Дроздов попробовал, но не пережил ни холода — кругом было слишком тепло, почти горячо, ни голода — мысль о пище внушала ему отвращение...