Три пункта бытия

Когда движения у нее стали чуть-чуть увереннее, где-то на полпути она приостановилась, отдышалась, поправила на лбу локон и спросила:

— Я все-таки не понимаю, сколько теперь времени? — И она приложила пальчик к уху, слушая. Слушая неизвестно что.

По-прежнему беззвучно двигалась Стрела, и, нарастая, со всех сторон, доносился глухой, с нервными подъемами и спадами, вой пурги.

Пурга была где-то за оболочкой купола, который не столько просматривался в зеленоватой полутьме, сколько прослушивался: выла пурга, и грустно, колокольно отзывались на ее вой конструкции купола — стекло, металл и что-то еще.

Длинная остроконечная Стрела идеальных очертаний, идеально гладкой поверхности, идеально голубого цвета излучала собственный, тоже идеально голубой свет вверх, строго по вертикали, а посередине Стрелы, пронизанная этим светом, стояла Тонечка и снова жалобно и робко, боясь рассердить Алешу Дроздова, спрашивала у него:

— А все-таки, который же теперь час? Трудно, когда не знаешь, который час? И кто их только выдумал, эти часы? И зачем они? Который час?

— Часа уже нет. Есть Время, а больше ничего! — ответил ей Дроздов. — Поняла?

— Нисколько!

— Предметно: видишь, там, у конца Стрелы, откуда ты пошла ко мне, окружность? Видишь ее?

Тонечка оглянулась назад.

— Ну и что?

— Это циферблат!

— Как странно! — пожала плечами Тонечка. — Круг, и больше ничего! Никаких цифр! Никаких делений! Подразделений! Заметок! Никаких примет! И это — циферблат?

— Любая окружность, дорогая Тонечка, это тоже Время.

— Объясни, пожалуйста? Ты умный, на выпускном вечере все говорили, что тебе нужно поступить в аспирантуру! Объясни доходчивее!

Дроздов собрался с мыслями.

— Круг Времени может быть всяким, Тонечка. Он может быть суточным или годовым. Суточный состоит из четырех дуг — утро, день, вечер и ночь, — соотношение которых определяется географической широтой и временем года. Годовой круг тоже составляет четыре дуги, примерно тех же соотношений — это весна, лето, осень, зима. Они тоже зависят от географической широты и от времени... От времени чего? От времени какого следующего круга кратного четырем? Не знаю... Только этими двумя кругами — суточными и годовыми, — только ими я умею измерить свою, твою, вообще всякую жизнь. Только они для меня Время. Жаль, но что поделаешь, если я не знаю о Времени ничего больше! Однако не может быть, чтобы не было какого-нибудь следующего круга! И следующего за следующим! Они есть, а это ничего не значит, что я их не знаю. Я ведь не знаю их исключительно потому, что имею привычку не знать. И потому, что для меня не существует ничего, чего я не знаю. Так разве же такая привычка — это реализм? Это, дорогая Тонечка, черт знает что, — вот что это такое!

И уж если ты не хочешь этого черт знает чего, так поступи реалистично: представь, что вокруг тебя, и рядом с тобой, и в самой тебе, и над тобой множество чего-нибудь, чего ты не знаешь! Сделай такое усилие, представь, — а тогда все встанет на свои места, в том числе и неизвестные нам круги времени!

— Мне трудно стоять на таком ветру, Алешенька! — сказала Тонечка. — Ветер, и довольно холодный. Ты прекрасно объясняешь, но только...

— Так иди же, в конце концов, ко мне! У тебя была сия минута, чтобы пройти ко мне, у тебя есть Время, у тебя есть все Временные круги, которые я знаю и не знаю! Тебе служит самый совершенный, самый идеальный, а, следовательно, и самый красивый в мире механизм — вот эта Стрела и вот та окружность, к этому механизму неприложимо даже понятие к. п. д., настолько он совершенен, так будь же счастлива, так иди же ко мне! Что тебе еще мешает? Что? Ты только вспомни: мы с тобой живем! А ведь могли бы и умереть! Однако все, что есть и что было вокруг нас, нас спасло — и жизнь спасла, и смерть спасла, и мирное время, и даже военное! Так проникнись же благодарностью к Времени и доверием к нему, будь счастливой! Тебе все еще что-то мешает?

— Не знаю...

— Пойми, это двигатель, который не нуждается ни в подаче какого-нибудь топлива, ни в сбросе каких-нибудь отработанных веществ, он целиком замкнут в самом себе. Это, с нашей точки зрения, самодвижущийся механизм, потому что его энергия нам неизвестна и недоступна... Но так называемое самодвижение — это всякий раз особый мир и особая Вселенная, та ли, в которой мы с тобой живем, Тонечка, или какая-то другая, все равно. И хорошо, что тебе это все равно, ты знай себе пользуйся этим самодвижением, милая, пользуйся скорее исключительным случаем, пока случай в твоем распоряжении, не зевай, не теряйся, иди ко мне!

— Но ведь это ты — мужчина! Ведь это про тебя на выпускном вечере говорили...

— Я догадался! — прервал Тонечку Дроздов, — Догадался! — крикнул он во всю мочь, и тотчас поза его стала строгой, лицо стало строгим еще более. — Ко мне ш-шагом марш! Раз! Два! Три! Кому говорят, черт побери?!

Было объятие...

Неизвестно, сколько оно длилось, ведь часов не было.

Но разочарование, а потом недоумение, а потом испуг отразились на лице Тонечки, и она спросила:

— Алешка! Ты... ненастоящий?!