Три портрета одной семьи

Они опять проиграли. И проиграли так обидно. Соперник, позволив им выйти вперед, как впоследствии оказалось, дал фору. На самых последних минутах с легкостью фаворита первенства так нащелкал, что стало ясно: москвичи повертели ими, как кошка пойманной мышью.

Капитан этой местной проигравшей баскетбольной команды сидел в раздевалке и чувствовал, как его прямо-таки распирает желчная и злобная досада. Она относилась, прежде всего, к нему самому, недавно назначенному на это место. «Пожалуй, твое капитанство будет недолгим, — предрекал он себе. — Надеялся Егорыч на тебя? Надеялся. И что из этого вышло?!» «Сам уйду! Нет, это — предательство. А победа была близко», — мучился он, снова и снова возвращаясь к исходному пункту своих невеселых мыслей и не имея возможности выйти из их замкнутого круга.

Фрол, друг и второй номер команды — атакующий форвард, ткнул его в спину:

— Что сидишь? Иди в душ.

Стукнув себя кулаком по колену, капитан поднялся. Стоя под душем, он изругался и исплевался, как верблюд, но облегчения это не принесло.

Тренер оставил основательный «разбор полетов» на потом и после нескольких общих в данной ситуации фраз приступил к культурной программе на сегодня. Эта программа была его «священной коровой». Дело в том, что их «Метротрамовец» проводил матчи в рамках первенства метрополитена среди команд крупных городов, где собственно и функционировало или строилось метро. Каждая поездка на игру сопровождалась посещением местных достопримечательностей, среди которых обязательным пунктом была художественная галерея. Идея тренера была проста: развивая чувства и цепкость глаза, активизировать работу подкорки, интуиции, позволяющих подмечать зарождение комбинаций и ускорять взаимодействия. Эта стратегическая задача была тайным козырем тренера, так сказать, козырем отложенного действия, когда начнут проявляться ее результаты. Игроки посмеивались над Егорычем, считая культурную программу чем-то вроде психологической разрядки, хотя Третьяковка и Русский музей уже перестали быть для них пустым звуком.

Вот и сегодня они встретили смешками информацию тренера:

— Неужели в консерваторию поедем?

— Бери выше — на балет!

Тренер, подумав о том, что огрызаются, значит, ожили, объявил ланч на открытой террасе ресторана, что располагался на набережной, и прогулку на катере по Волге. «На теплоходе держаться кучно», — предупредил он…

Старенький метротрамовский автобус притормозил около речпорта, ожидая, когда крытый грузовой фургон освободит место у тротуара. Затор произошел из-за конфликтной ситуации, которая была в самом разгаре. Щуплый мужчина ругался с водителем фургона, перекрикиваясь через полураскрытую дверцу кабины. Щуплый тыкал в стекло кабины свернутым в трубочку договором. Около распахнутых створок задней части фургона нервно топтался грузчик.

Цепкий взгляд капитана команды, который с безучастным видом сидел у окна, вычленил поникшую фигурку девушки, тихо стоявшей около громоздкой арфы, неловко примостившейся на краю тротуара напротив служебного входа. Арфистка зябко куталась в плащ от порывов волжского ветерка, еще холодного в начале апреля. «Ну и угораздило же тебя, малышка, играть на такой бандуре», — грустно усмехнулся он.

Тем временем конфликт, пройдя кульминацию, резко завершился. Зычно крикнув что-то грузчику, водитель захлопнул дверцу кабины. Грузчик со скрипом затворил дверцы и, щелкнув замком, тоже взобрался в кабину со своей стороны. Дав задний ход, фургон удалился. Щуплый, вертя бумажной палицей, как пропеллером, вихрем скрылся за автоматическими дверями служебного входа, обе половинки которых шарахнулись от него в разные стороны. Он даже не удостоил взглядом инструмент и арфистку, преданно не покидавшую свой пост. Страсти улеглись, и они с инструментом остались одни. Только ветерок, запутавшись в струнах, породил печальный звук как тихий вздох арфы.

Автобус, наконец, занял свое место около тротуара. Спортсмены, не спеша, покидали салон и гуськом тянулись к ресторану. Капитан, выйдя одним из первых, инстинктивно свернул к девушке и окликнул друга. Она подняла на него острый и вопрошающий взгляд. Они с Фролом потоптались около «бандуры», прикидывая как бы поудобнее ухватиться за элементы ее сложной конструкции, и подхватили инструмент. Он спросил: «Куда?». Она кивнула на дверь. Он дал Фролу команду: «Вперед». Дверцы снова разлетелись и все прошли внутрь здания.

Вскоре он оценил страсти, разгоревшиеся вокруг громоздкой арфы. Проходы лестницы, по которой они двигались куда-то вниз, были узковаты для профессионального инструмента. Приходилось приноравливаться. Вспомнился щуплый, видимо, хозяйственник. Когда арфа, чудом протаскиваемая по этим лабиринтам, проплыла мимо него, мужчина так и застыл с гримасой ужаса на всё ещё перекошенном злостью лице. В конце концов, под их дилетантским натиском всё завершилось благополучно, и инструмент был водворён на свое законное место в оркестровой яме.