Три письма и тетрадь

А отпускать меня к маме и друзьям мои командиры не торопились. Я, конечно, был сам в этом виноват. Вернее, нет — не так. В этом было виновато моё тогдашнее мировосприятие. Да, так звучит вполне приемлемо для меня той поры. Наверное, убеждённость в том, что я предназначен для какого-то великого дела, породили во мне комплекс безвинности — нечто противоположенному комплексу вины. Я не мог быть виноватым. Виноватыми могли быть кто-то или что-то. Доказать мне, что я могу хоть в чём-то совершить ошибку, не мог ни один человек, из живущих на земле. Даже в тех случаях, когда моя вина была очевидна. Приведу пример из жизни. Я как-то грохнул в гостях дорогую вазу. Для меня, хорошо это помню, виноватыми стали сразу все, кроме меня. Лучшая моя сторона, та которую я считал объективной, восставала во мне и говорила, что так рассуждать неправильно. Это противоречит элементарной логике. Сразу все виноватыми быть не могут. Я соглашался с такими доводами и приходил к тому, что на самом деле виноват в этом случае только один человек — тот дурак, который поставил эту дурацкую вазу на это дурацкое место. И уж точно это был не я. Можешь представить, как с такими убеждениями было служить в армии, где раздражало всё, с самого первого дня. Я сразу оказался в окружении сплошь виноватых людей.

То, что армия создана не для меня, я это знал давно. Но вот то, что я не создан для армии, стало сюрпризом для многих. Только не подумай, что я был неженкой, нытиком или недоумком. Я сам не переваривал таких. Пожалуй, никто не любил таких в армии. Главными моими недостатками, как военнослужащего, для командного состава, были: излишняя любознательность, приверженность логике и гуманизм, который в такой структуре, как армия, вообще не приветствуется. Я, в отличие от своих сослуживцев, считал, что наши офицеры, по своей сути, такие же нормальные, как и обычные гражданские, люди. Только всё их поведение, все поступки и манеры, что мы наблюдаем во время службы, это всего лишь несуразные и противные им самим образы в Игре под названием Армия. Многих моих командиров я доводил до белого каления, пытаясь внушить им эту простую мысль. Но после наших неформальных разговоров, во многих из них, я замечал перемены в лучшую сторону. Во всяком случае, мне становилось служить спокойнее. Только в командире бригады мне никак не удавалось выявить человеческое ядро. А может, его и не было. Я добился противоположенного эффекта. Комбриг записал меня во врага номер один. Несмотря на всю его всевластность и диктаторские замашки, службу мне он особо испортить не мог. Он решил мне испортить окончание службы.

Был уже конец декабря. Из дембелей, в бригаде оставались только я и штабной писарь. По всем положениям, я уже месяц назад был должен покинуть нашу часть. Но очистить ряды Вооружённых Сил от моего присутствия комбриг не торопился. Как-то обосновать это недоразумение он не собирался. Он даже стал прятаться от меня. Это выглядело очень забавно. На короткое время, я стал единственным человеком в нашей бригаде, кто не прятался от сурового комбрига, а наоборот, искал с ним встречи. Всем, в том числе и его заместителям, эта ситуация казалась несуразной и все мне искренне сочувствовали. Замполит подсказал мне, как я могу подкараулить комбрига. Наконец, мы с ним встретились. Глядя на его каменное лицо, я задал всего один вопрос: «Когда?». Он собрался и ответил мне с максимально саркастической интонацией. Переведу его ответ с армейского на человеческий: «Товарищ сержант! Если вас так интересует дата вашего увольнения в запас, извольте. Я готов вам ответить. Так как вы в течении всей вашей службы представляли собой пример в боевой и политической подготовке, а главное — в дисциплине, вы останетесь этим примером до конца. Принимая во внимание многие ваши заслуги, я забронировал вам камеру-люкс в знаменитых Алёшкинских казармах. Завтра на утреннем разводе вас ждёт торжественная отправка на гауптвахту».