Три мушкетера. Том первый

 Простившись съ отцомъ, молодой человѣкъ отправился къ матери, ожидавшей его со знаменитымъ рецептомъ, которому предстояло, принимая во вниманіе только что приведенные совѣты, играть не послѣднюю роль въ его жизни.

 Прощанье матери было гораздо продолжительнѣе и нѣжнѣе, но вовсе не потому, чтобы д'Артаньянъ-отецъ не любилъ сына, единственную отрасль своего рода,-- д'Артаньянъ прежде всего былъ мужчина и считалъ бы недостойнымъ себя поддаться движенію сердца, тогда какъ госпожа д'Артаньянъ была женщина и къ тому же -- мать. Она горько плакала, разставаясь съ сыномъ, и нельзя не сказать въ похвалу молодому д'Артаньяну, что, несмотря на всѣ усилія и старанія его удержаться и остаться твердымъ, какъ это, можетъ быть, подобало бы будущему мушкетеру, природа одержала верхъ, и онъ расплакался, хоть и старался наполовину скрыть свои слезы. Молодой человѣкъ, нимало не медля, пустился въ дорогу въ тотъ же самый день, увозя съ собой изъ родительскаго дома три подарка, состоявшіе, какъ мы уже знаемъ, изъ пятнадцати экю, лошади и письма къ г. деТревилю; понятно, что совѣты попали не въ счетъ, на придачу.

 Съ такимъ vade mecum д'Артаньянъ очутился изъ нравственномъ, и физическомъ отношеніи вѣрной копіей героя Сервантеса, съ которымъ мы такъ удачно сравнили его, когда, по обязанности историка, принуждены были нарисовать его портретъ. Донъ-Кихотъ принималъ вѣтряныя мельницы за великановъ и стада барановъ -- за полки солдатъ, д'Артаньянъ въ каждой улыбкѣ видѣлъ оскорбленіе и каждый взглядъ принималъ за вызовъ, вслѣдствіе чего на пути отъ Тарбъ до Менга его сжатый кулакъ былъ постоянно наготовѣ нанести ударъ и по десяти разъ въ день онъ хватался за эфесъ шпаги. Впрочемъ, все обошлось пока благополучно: кулакъ не разбилъ ни одной челюсти и шпага спокойно оставалась въ ножнахъ, и это не потому, что несчастная желтая лошадка не вызывала улыбки прохожихъ, но скорѣе потому, что о бокъ ея побрякивала шпага очень почтенныхъ размѣровъ, а владѣлецъ ея глядѣлъ скорѣе свирѣпо, чѣмъ гордо,-- прохожіе сдерживали свою веселость, и если она, не поддаваясь благоразумію, прерывалась, то они, подражая античнымъ маскамъ, старались по крайней мѣрѣ улыбаться только одной стороной своего лица. Итакъ, до своего вступленія въ несчастный городъ Менгъ д'Артаньянъ не имѣлъ ни съ кѣмъ ни одного столкновенія и ему вполнѣ удалось сохранить свое величіе.

 Но тутъ,-- такъ какъ, когда онъ слѣзалъ съ лошади у входа въ гостиницу Франкъ-Менье, ни хозяинъ, ни конюхъ и вообще никто не вышелъ поддержать ему стремя, -- д'Артаньянъ сталъ озираться и замѣтилъ у полуоткрытаго окна нижняго этажа господина высокаго роста и надменной наружности, хотя и съ немного нахмуреннымъ лицомъ, разговаривающаго съ двумя особами, которыя, казалось, слушали его съ большимъ почтеніемъ. Д'Артаньянъ, по своей привычкѣ, вполнѣ естественно, вообразилъ, что разговоръ шелъ о немъ, и сталъ прислушиваться. На этотъ разъ д'Артаньянъ ошибся только въ половину: разсуждали не о немъ, а объ его лошади. Дворянинъ, повидимому, перечислялъ своимъ слушателямъ всѣ ея качества, и такъ какъ, я объ этомъ уже упоминалъ, слушатели относились съ большимъ почтеніемъ къ разсказчику, то и разражались ежеминутно смѣхомъ. Чтобы пробудить вспыльчивость молодого человѣка, достаточно было одной полуулыбки, и потому легко понять, какое впечатлѣніе произвела на него эта шумная веселость. Однако, д'Артаньянъ пожелалъ прежде всего разсмотрѣть лицо того дерзкаго, который насмѣхался надъ нимъ. Онъ устремилъ гордый взглядъ на незнакомца и увидѣлъ человѣка лѣтъ сорока или сорока-пяти, съ черными, проницательными глазами, блѣднымъ цвѣтомъ лица, съ рѣзко очерченнымъ носомъ и съ прекрасно подстриженными черными усами; на немъ былъ камзолъ и нижнее платье фіолетоваго цвѣта со шнурками такого-же цвѣта, безъ всякихъ другихъ украшеній, кромѣ обыкновенныхъ прорѣзовъ, изъ которыхъ высовывалась рубашка. Камзолъ и штаны, хотя и были новы, но казались измятыми, какъ дорожное платье, долгое время лежавшее въ чемоданѣ.

 Д'Артаньянъ подмѣтилъ всѣ эти подробности съ быстротою самаго строгаго наблюдателя и, безъ сомнѣнія, съ тѣмъ чувствомъ инстинкта, который говорилъ ему, что этотъ незнакомецъ долженъ имѣть большое вліяніе на его будущность.