Три мушкетера

- Положительно необходимо, чтобы эта четвёрка друзей перешла ко мне на службу!

XXII ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ЗАКЛЮЧЕНИЯ

Вернёмся к миледи, которую мы, бросив взгляд на берега Франции, на миг потеряли из виду.

Мы застанем её в том же отчаянном положении, в каком её покинули, - погружённой в бездну мрачных размышлений, в кромешный ад, у врат которого она оставила почти всякую надежду: впервые она сомневается, впервые страшится.

Дважды счастье изменило ей, дважды её разгадали и предали, и в обоих случаях виновником её неудачи был злой дух, должно быть ниспосланный всевышним, чтобы одолеть её: д'Артаньян победил её - её, эту непобедимую злую силу.

Он насмеялся над её любовью, унизил её гордость, обманул её честолюбивые замыслы и вот теперь губит её счастье, посягает на свободу и даже угрожает жизни. Более того: он приподнял уголок её маски, той эгиды, которой она обычно прикрывалась и которая делала её такой сильной.

Д'Артаньян отвратил от Бекингэма - а его она ненавидит, как ненавидит всё, что прежде любила, - бурю, которой грозил ему Ришелье, угрожая королеве. Д'Артаньян выдал себя за де Варда, к которому она на миг воспылала страстью тигрицы, неукротимой, как вообще страсть женщин такого склада. Д'Артаньяну известна её страшная тайна, и она поклялась, что тот, кто узнает эту тайну, поплатится жизнью. И, наконец, в ту минуту, когда ей удалось получить охранный лист, с помощью которого она собиралась отомстить своему врагу, этот охранный лист вырывают у неё из рук. И всё тот же д'Артаньян держит её в заточении и ушлёт в какой-нибудь гнусный Ботанибей, на какой-нибудь мерзкий Тайберн в Индийском океане…

Сомнения нет, всё это случилось с ней по милости д'Артаньяна, - кто другой мог покрыть её таким позором! Только он мог сообщить лорду Винтеру все эти страшные тайны, которые он роковым образом открыл одну за другой. Он знает её деверя и, должно быть, написал ему.

Какая ненависть клокочет в ней!

Она сидит неподвижно, уставив горящий взор в глубину пустынной комнаты; глухие стоны порой вырываются вместе с дыханием из её груди и согласно вторят шуму волн, которые вздымаются, рокочут и с рёвом, как вечное и бессильное отчаяние, разбиваются о скалы, на которых воздвигнут этот мрачный и горделивый замок.

Какие превосходные планы мести, теряющиеся в дали будущего, замышляет против г-жи Бонасье, против Бекингэма и в особенности против д'Артаньяна её ум, озаряемый вспышками бурного гнева!

Да, но, чтобы мстить, надо быть свободной, а чтобы стать свободной, когда находишься в заточении, надо проломить стену, распилить решётки, разобрать пол. Подобные предприятия может довести до конца терпеливый и сильный мужчина, но женщина, да ещё в состоянии лихорадочного возбуждения, обречена на неудачу. К тому же для всего этого нужно иметь время - месяцы, годы, а у неё… у неё впереди десять или двенадцать дней, как сказал ей лорд Винтер, её грозный брат и тюремщик.

И всё-таки, будь она мужчиной, она предприняла бы эту попытку и, возможно, добилась бы успеха. Зачем небо совершило такую ошибку, вложив мужественную душу в хрупкое, изнеженное тело!

Итак, первые минуты заточения были ужасны: миледи не могла побороть судорожных движений ярости, женская слабость отдала дань природе. Но мало-помалу она обуздала порывы безумного гнева, нервная дрожь, сотрясавшая её тело, прекратилась, она свернулась клубком и стала собираться с силами, как усталая змея, которая отдыхает.

- Ну полно, полно же! Я с ума сошла, что впала в такое исступление, - сказала она, смотрясь в зеркало, отразившее её огненный взгляд, который, казалось, вопрошал её самоё. - Не надо неистовствовать: неистовство - признак слабости. К тому же это средство никогда не удавалось мне. Может быть, если бы я пустила в ход силу, имея дело с женщинами, мне посчастливилось бы, и я могла бы их победить. Но я веду борьбу с мужчинами, и для них я всего лишь слабая женщина. Будем бороться женским оружием: моя сила в моей слабости.

И, словно желая своими глазами убедиться в том, какие изменения она могла придать своему выразительному и подвижному лицу, миледи заставила его попеременно принимать все выражения, начиная от гнева, искажавшего её черты, и кончая самой кроткой, самой нежной и обольстительной улыбкой. Затем её искусные руки стали менять причёску, чтобы ещё больше увеличить прелесть лица. Наконец, вполне удовлетворённая собой, она прошептала:

- Ничего ещё не потеряно: я всё так же красива.

Было около восьми часов вечера. Миледи заметила в комнате кровать; она подумала, что недолгий отдых освежит не только голову и мысли, но и цвет лица. Однако, прежде чем она легла спать, ей пришла ещё более удачная мысль. Она слышала, как говорили об ужине. А она уже более часа находилась в этой комнате, и, наверное, ей вскоре должны были принести еду.

Пленница не хотела терять время и решила, что она в этот же вечер сделает попытку нащупать почву, занявшись изучением характера тех людей, которым было поручено стеречь её.