Три месяца, две недели и один день

— Слушай, я не уверена, что могу быть нянькой для взрослого мужчины. Не давать ему замыкаться в себе, и всё такое прочее, — помедлив и допустив приличную паузу, Брук всё-таки заканчивает свою мысль, а потом огибает меня, чтобы уйти, ведь ей действительно нужно быть готовой раньше, чем мне. Она права, я уже давно не ребёнок и не подросток, и не успею я оглянуться, как у меня самого появится новорождённый и беспомощный малыш, но мне так тошно. Просто до ужаса.

— Но мне больше не к кому обратиться. В смысле только ты знаешь всё. Через что я прохожу.

— Да не особо, Дерек.

— Она могла бы его потерять. Потерять моего мальчика, — говорю я уже в струящиеся по спине распущенные волосы, не в глаза, — но для неё его будто бы и нет. Я думаю, что мне надо выговориться.

— Значит, мальчик? — Брук разворачивается, а черты её лица заметно смягчаются по сравнению с их же состоянием минутной давности. Я чуть смещаюсь с места, когда она неожиданно и без всякого предупреждения, стремительно сократив расстояние между нами, обнимает меня так тепло, что в моей груди всё сжимается. С родными, надо сказать, я такого не испытываю. С отцами мало кто обнимается, но мама не прижала меня к себе даже тогда, когда я сказал ей, что они станут бабушкой и дедушкой соответственно. Допустим, сначала она могла почувствовать себя неуютно при мысли уделить мне особое внимание в присутствии Лив, но потом? Мы настолько отдалены, что о ней я даже ничего им не сказал. Что с Мэриан и Джейсоном в течение последних трёх суток я контактировал гораздо больше, чем с собственной семьёй на протяжении недель. Вот что бывает, когда ты обособляешься ото всех, от кого не чувствуешь ни малейшей поддержки, когда она тебе особенно важна и необходима.

— Да.

— Как думаешь, футболист, хоккеист или, как папа, баскетболист? — Брук улыбается, и я невольно тоже, подпитываясь этим настроением и её позитивной энергией, а во мне поднимается волна благодарности за то, что она более чем успешно разряжает обстановку.

— Может быть, попробуем всё.

— Но всё-таки он выберет баскетбол, да?

Я собираюсь ответить, что буду его лишь направлять, подсказывать и при необходимости давать ему советы, но никогда не стану давить и принуждать, ну, по крайней мере, буду стараться быть именно таким родителем. Но тут грубый мужской голос встряхивает меня, как землетрясение. Джейсон. Явно недовольный и мрачный. Весь мой было улучшившийся настрой сдувает словно ветром, сквозняком прошедшим по помещению.

— Картер, — и дальше только хуже. В суете и спешке распрощавшись с Брук, я следую за бывшим тестем и по-прежнему тренером в раздевалку, где меня встречают сплошь косые взгляды. Оживление и все разговоры мгновенно стихают из-за моего появления, будто здесь обсуждали меня, но, вероятно, так всё и было. Кто же ещё мог вызвать острое осуждение, буквально висящее в воздухе тяжёлой завесой?

Но я игнорирую его, как только могу, и начинаю расшнуровывать запылившиеся и слегка неопрятные по этой причине уличные кроссовки, когда Джейсон приказывает всем выйти. Те послушно, как марионетки, исчезают прочь даже быстрее, чем я успеваю моргнуть, а сразу же после происходит одновременно несколько вещей. Мой телефон, выпав из кармана спортивных штанов, как попало брошенных на скамейку, падает на пол и отлетает чуть в сторону. Тимоти и Митчелл, видимо, задержавшиеся в зоне душевых, появляются из-за угла, а я застываю в потрясении ввиду сердитых слов, которые никак не мог предсказать:

— Можешь не торопиться, Картер. Ты остаёшься здесь. На матч с Майами ты не выйдешь. И Торонто тоже под вопросом.

— Что, чёрт побери, за бред ты тут несёшь? На каком вдруг основании?

— На том основании, что я так сказал. Ты забыл, с кем разговариваешь, щенок? Никто не обсуждает то, что я говорю, и мне не перечит. Так ты ещё и ужасно выглядишь, а про отсутствие на тренировках я вообще молчу. В таком виде и состоянии выпустить тебя на площадку я не могу.