Три льва

Вдруг ехавший впереди Кмитич предупреждающе поднял левую руку. Все встали, стройная песнь враз смолкла. «Молодцы казачки, чуткие хлопцы», — подумал при этом Кмитич, довольный, что на его команды так шустро реагируют люди Вяселки.

У дороги при въезде в молодой лесок лежал человек. Кмитич, Михал и Вяселка спешились, приблизились к лежащему на земле. Это, судя по голубому мундиру венгерского строя, был польский гайдук, скорее всего, ротмистр. Мундир на груди гайдука, пробитый пулей, потемнел от запекшейся крови.

— Тю! — покачал бритой сизой башкой Вяселка. — Кажись, люди Дорошенко его кокнули. О, це ж, гадюки!

— Стойте все на месте. Ждите от нас сигнала. Сигнал — выстрел, — сказал драгунам и казакам Кмитич. Они вновь впрыгнули в седла и втроем осторожно углубились по дороге в лес. Лес был слегка заболочен с левой стороны и зарос низким кустарником с правой. Вскоре впереди послышался какой-то шум, словно там, за деревьями и кустами, шла небольшая ярмарка.

— Явно это не бой, — сказал Кмитич. Они пришпорили коней и ускорили продвижение. Неожиданно дорога расширилась на повороте, а всадники уперлись в большую группу солдат.

— Так это же шведы! — воскликнул Михал, глядя на солдат в темно-оранжевых казаках со множеством пуговиц, в маленьких круглых шляпах с узкими полями — форма шведских пехотинцев. Их было тут человек тридцать. Солдаты почти не обратили внимания на подъехавших Кмитича, Михала и Вяселку, ибо они были жутко заняты тем, что растаскивали брошенный, скорее всего, польскими шляхтичами, бежавшими от казаков Дорошенко, обоз. Тут стояло целых три полных груженых повозки, в которых Кмитич разглядел фламандские и итальянские картины, серебряные и позолоченные подсвечники, кубки, меховые шубы, шапки, декоративное холодное оружие… На картины, впрочем, солдаты не обращали никакого внимания, хватая лишь самое, на их взгляд, ценное. Хотя шведской эту пехоту можно было назвать весьма условно — все солдаты были финнами, офицеров среди них видно не было, и на вопросы Кмитича на шведском языке они лишь пожимали плечами, отвечая что-то неразборчивое, по-фински.

— Может, это люди Торрена? — спросил Михал, поворачивая голову к Кмитичу.

— Нет, Михал, не Торрена, — покачал своей соболиной шапкой Кмитич, — Торрен строгий и требовательный офицер. Это какие-то приблудные.

Пока Кмитич, Вяселка и Михал, не сходя с коней, наблюдали за солдатами, двое финнов вывели из топи красивую молодую девушку, с растрепанными длинными волосами медового цвета, наряд и манеры которой говорили, что это знатная паненка — не то польская, не то из местных русинских шляхтичей. Видимо, девушка пряталась в кустах, но ее быстро нашли. Едва выбравшись на тропку из топи, один из солдат, не по-северному темноволосый и коренастый, со злыми карими слегка раскосыми глазами, принялся срывать с юной паненки одежду, так что шляхенка вмиг осталась в белой фланелевой юбке и корсаже с серебряными петлями. При виде серебра финн немедля сорвал и корсаж, прельстившись тонкостью фланели, а затем, неясно для каких целей, вздумал стащить и саму юбку. Девушка отчаянно отбивалась, плакала и выкрикивала на ломаном немецком:

— Нихт! Битте! Нихт!

Ее крики и привлекли внимание Кмитича с Михалом. Они оглянулись. Увидела их и молодая паненка. Узнав в знатных кавалеристах своих, она тут же закричала в их сторону уже по-польски:

— Помочь! Помочь! Хронь мнье, проше!

Молодая полька протягивала руки, глядя своими огромными полными слез очами именно на Кмитича.

— Вад йэр ду[10]? — обратился возмущенный Кмитич к коренастому солдату, но тот не реагировал. Памятуя, что эти финны не понимают либо делают вид, что не понимают по-шведски, Кмитич перешел на немецкий:

— Ду фермаль! — вновь крикнул он солдату. — А ну оставь ее сейчас же! Не то спущусь с коня и продырявлю тебе башку!

Но финн не реагировал и на немецкий язык. На латынь он также не отзывался. Так и не дождавшись ответа со стороны солдата, продолжавшего, не обращая внимания на слезы девушки, раздевать ее, Кмитич соскочил на землю и приблизился к финну.

— Вам что, не хватает уже награбленного? Вы еще унижаете эту знатную особу! Как вам не стыдно! Вы же солдаты короля, а не разбойники! — стал укорять наглеца Кмитич как мог по-немецки. — Вам стоит вспомнить о давших вам жизнь матерях и о том, что открывать наготу женщины недостойно христианина и человека!

Увы, и эти слова были напрасны. Финны, похоже, плевать хотели и на честь солдата, и на честь молодой паненки, и на христианскую добродетель. Товарищ коренастого финна, высокий и рыжий, лишь тупо улыбался.

В этот момент юная полька поняла, что пришла надежная помощь, и, схватив Кмитича за рукав, спряталась за его спиной, вся дрожа и испуганно лопоча:

— Матка Боска, Матка Боска! Хронь мнье!