Три холма, охраняющие край света

Хозяин Трорда кричал страшные слова, но на самом деле он не страшный, а больной, и несло от него болезнью. Трорд тоже воняет нестерпимо, но он-то здоров. Просто он так пахнет.

Нам понравилось бороться. Если бы Лидочкин Дюк не полез бы нас разнимать, мы боролись бы до света. Но Лидочка так перепугалась, что мне пришлось шугануть Трордова хозяина. Только не сильно, а чтобы мог вернуться.

Они и вернулись. Трорд не умел мне объяснить, что его хозяину нужно, потому что и сам не знал. Поэтому я отобрал у них сумку, чтобы показать своему хозяину - может быть, он поймёт, что и зачем. Но повозились мы на славу.

А на третий раз Трорд остался со мной, потому что от его хозяина перестало пахнуть болезнью и теперь он сам мог о себе позаботиться. А мой новый друг стал свободен.

Трорд лучше всяких кроликов и поросят, потому что он настоящий драу. С ним можно бороться, разменивать цыплят и вести умные беседы.

Я даже рассказал ему, что у людей тоже есть хозяин, только он живёт где-то в другом месте. Никто его не видел. Драу поднял меня на смех и сказал, что всё устроено совсем не так.

А как - я узнать не успел, потому что случилась беда с Лидочкой.

ГЛАВА 44

- Я вас буду ждать, - сказал сержант-водитель. - Тут район нехороший, вы сразу вниз, если что. Тут по пьянке убьют и не заметят. Лучше бы мне с вами пойти…

- Спасибо, Алёша, - сказала Вера Игнатьевна. - Не будем людей пугать. Всё-таки раннее утро…

- Айм полисмен туу, - сказал кум Понсиано. Его не удивляли ни презервативы, свисающие с перил, ни хрустящие под ногами шприцы, ни чёрные провалы в ступеньках, ни граффити на стенах. Впрочем, один лозунг его спутница перевела:

- «Власть рабочим. В крайнем случае - студентам!»

Сеньор Давила захохотал. От него шарахнулся спускавшийся вниз мужичок с авоськой. У кума Понсиано одна ляжка весила больше, чем весь этот мужичок.

Дверь искомой квартиры нашлась на четвёртом этаже, залатанная фанерой, без номера и без звонка.

На стук почти сразу же открыли. За дверью стояла девочка лет восьми, светленькая, маленькая, в белой застиранной кофточке и шортах.

- А мамка не пьёт! - радостно сообщила она первым делом.

- Ты Катя Беспрозванных? - спросила учительница.

- Я! А вы матросы? Я рано встала. Я знала, что вы приплывёте…

- Матросы! - весело сказала Вера Игнатьевна. - Я морячка - он моряк. Веди в дом, хозяйка, знакомиться будем…

- Мамка скоро со смены вернётся, - сказала Катя Беспрозванных и сделала шаг в сторону, пропуская взрослых.

Ни Веру, ни кума Понсиано нельзя было напугать нищетой. Но когда нищета чиста и аккуратна, она поражает особенно сильно. Диван здесь сложен был из картонных коробок, застланных дырявым гобеленом с оленями и немецкими охотниками. На коробке же стоял ламповый приёмник «Балтика» и вполне себе работал, подмигивая зелёным глазом. На приёмнике сидела ворона в жестянке из-под киноплёнки. Одна лапка у птицы была перевязана. Что интересно, рыже-белая кошка не обращала на ворону никакого внимания. На кошку, в свою очередь, не обращал внимания бородатый, лохматый и хромой пёсик, пересекавший комнату. На гостей он тявкнул, но как-то формально, без души. На подоконнике стояла банка с водой, и там тоже кто-то жил…

А кислого запаха беды не было, наоборот - из кухни тянуло чем-то вполне привлекательным. Там трясся обшарпанный холодильник «ЗиС» со скважиной для ключа на дверной ручке…

- Столько не работают… - пробормотала поражённая древней техникой учительница.

- Садитесь, будьте как дома, - нараспев, словно играя в кукольный домик, сказала Катя. - Раньше у нас большая квартира была. Там теперь риэлторы живут. Как ещё не убили! Нам, говорят, повезло… Кошку зовут Люська, собаку Никифор, а ворону никак не зовут, она у нас на временном излечении. Мамка вечно кого-нибудь домой притащит! Вот и сейчас в кладовке…

- Катя, говори, пожалуйста, «мама», - поморщилась Вера Игнатьевна. - Так душевнее будет. А мамкают только эти…

- Знаю! - вскричала Катя. - Деревенские мамкают! Но я зато уже не матерюсь! Я знаю, что материться можно только в деревне, а в городе нельзя! Мамка… мама всех несчастных домой тащит. Вчера с мужиком пришла, он в кладовке спит. Страшный!

- Как же твоя мама не побоялась тебя с чужим человеком оставить?

- Так его, вы знаете, как жалко? - сказала Катя.

Кум Понсиано раздавить картонный диван не решился, а присел рядом на корточки и, не понимая разговоров женщин, общался с Никифором. Так ему было проще.

- Меня зовут Вера Игнатьевна, - перешла наконец к делу госпожа Попова. - А это сеньор Давила из Барселоны. Твой рисунок занял первое место на выставке, и тебе полагается премия. Жалко, что учебный год кончился и нельзя тебе вручить её при всех, но… может, оно и к лучше му. Ты любишь рисовать?

- Нет, - сказала Катя. - Я готовить люблю. Я вас скоро кормить буду. Когда мама вернётся, а мужик проснётся - не греть же каждому в отдельности! Получилось, получилось, как он и говорил! Только… вдруг его уже забрали? Нас к нему не пускают…

- К кому?

- К Муллиану!

- Верита! - напомнил о себе кум Понсиано.