Читаем Три истории о любви и химии полностью

– Ну что ж, Ллойд, а я – Эрик. – Он протягивает мне руку и сжимает мою каменной хваткой. – Сам-то шары катаешь?

– Да нет, Эрик, сам не катаю, друг, – не моя игра, понимаешь. Я не против самой игры и все такое, отличная игра… я тут бездельничал как-то дома и по телику смотрел, как Ричард Корен играет… помнишь, он еще за «Пост» выступал, кажется. Вот кто умеет мяч крутануть…

Лу Рид, мать его, вставляет по самые гланды.

– Ну, тебе чего взять? – кричит, обращаясь ко мне, Воан, видно, что его чутка задевают мои неуемные восторги.

– Не-не-не, щас все сам возьму. Три лагера, так, мужики?

– Только не этой ослиной мочи, – фыркает Эрик, – мне «Особого».

– Непростого пива после непростой победы, а, Эрик, – ухмыляюсь я.

Старый хрыч ухмыляется мне в ответ:

– Сделал Воана, как мальчишку, а!

– Да, да, конечно, – перебивает Воан, – ну че, несешь выпить, нет?

Топаю к бару, парень за стойкой говорит мне, что наливает, только если ты с подносом подходишь, а я шучу, что и так все руки заняты, на что он отвечает коротко, что это типа правила заведения, но тут как раз какой-то коротышка из очереди всовывает мне в руки этот самый поднос. Все забыл, все эти ублюдочные правила в этих заведениях, всех этих набриолиненных уродцев в пиджаках с клубными значками на лацкане и как к концу вечера стены здесь обваливаются не хуже, чем когда люфтваффе бомбили собор Ковентри… но вот я возвращаюсь назад.

– На здоровье, парни, – кричу я, поднимая бокал. – Вот чего тебе скажу, Эрик, я, когда на твою игру посмотрел, сразу понял, что у тебя яйца на месте. У парня с яйцами все в порядке, сказал я тут себе. Бразильский крученый, а! Ух ты, сукин сын, ты просто настоящий сукин сын, твою!..

– Да уж, – говорит довольный Эрик, – думал, попробую тут одну небольшую штуку. Воан, конечно, хорошо защиту себе поставил, но, думаю, дай-ка попробую запустить штучку-дрючку с заднего хода, вдруг прокатит.

– Хороший удар, это точно. – Воану ничего не остается, как поддакнуть.

– Просто супер, – говорю я, – слышал, может, про тотальный футбол, тот, что голландцы придумали, а? Так вот, наш парень, вон этот, – я киваю в сторону Эрика, – просто тотальный шарогоняльщик. Сильно не бил, не дрыгался и не кривлялся, как эти кексы в Первой лиге, нет, ты спокойно и с достоинством совершаешь этот мастерский бросок.

Я кружку свою высосал, и Воан тащится к стойке.

У него есть одна черта, которую я замечаю при каждой нашей встрече: как человек с многочисленными обязанностями, как хороший муж и глава семейства, он старается влить в себя как можно больше единиц алкашки за тот временной отрезок, который он способен для этого занятия выделить. А пить он умеет. Слава богу, что я весь вечер просидел на разливном «Бексе». Ни глотка этой шотландской мочи, особенно этой светлой ядовитой отравы – «Макьюэнса». Кружки летели одна за другой, меня впирало все больше и больше от моего спида, меня несло как бешеного. Смешно, что Эрик, казалось, попался в мой ритм, безумное веселье, будто старый хрен сам снюхал пару дорог.

После быстрого осушения очередной кружки он тащит из бара по пиву и виски – типа с прицепом.

– Ну ты, бля, даешь! – говорю я. – В тихом омуте черти водятся!

– Попал в точку, – улыбается в ответ Воан. Он все глядит на нас обоих и улыбается сам себе, типа «ну-и-идиоты-но-мне-они-нравятся». И от этого он мне становится еще ближе.

– Сходил бы, проведал предков, – говорит мне Воан.

– Ну да, – соглашаюсь с виноватым видом, – я уже давно собираюсь закинуть им эту кассетку, что я для них записал. Мотаун.

– Ну вот и отлично. Знаешь, как они будут рады.

– Помнишь, Марвин, Смоки, Арета[17] и все в таком духе, – продолжаю я и потом, резко меняя тему и обращаясь к Эрику: – Слушай, Эрик, помнишь этот свой трюк с шарами, а?

– Конечно, – с удовольствием вступает он. – После него наш Воан завалился вверх лапками, ты не обиделся, Воан? – смеется Эрик. – В тихом омуте черти водятся!

– Ду-ду-ду, ду-да-да. – Я начинаю напевать мелодию из «Сумеречной зоны», потом вдруг мне приходит в голову новая штука: – Слушай, Эрик, а твоя фамилия, случайно, не Кантона[18], а?

– Не. Нет, Стюарт, а что? – отвечает он.

– Да вот, знаешь, в твоем последнем броске было что-то кантоническое. – Меня начинает сотрясать от хохота, передоз Смешлейтенантов, у Эрика вроде тоже. – У Воана Райана паровоз слетел с рельс от этого броска, а…

– Ну да хватит вам, гады, – дуется Воан.

– У-а-Кантона, – начинаю заводиться я, Эрик тоже подключается; на нас оглядываются компании заезжих пьянчуг и несколько пожилых пар.

Разжигаемые присутствием зрителей, мы со стариной Эриком отплясываем веселый канкан – ля-ля-ля, ля-ля-ля, ля-ля-ля, ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля…

– Эй, там, ха-аре уже. Здесь граж-жане желают расслабиться и выпить спокойно, – скулит в нашу сторону сиплый кекс в пиджаке со значком.

– Ладно, ладно, все путем! – кричит ему Эрик, а потом уже тише говорит нам, но так, чтобы всем вокруг было слышно: – И чего ему, блин, не так, а?

– Да ладно, Эрик… – вступает Воан, – Ллойд здесь не член клуба.

Перейти на страницу:

Все книги серии Иностранная литература. Современная классика

Время зверинца
Время зверинца

Впервые на русском — новейший роман недавнего лауреата Букеровской премии, видного британского писателя и колумниста, популярного телеведущего. Среди многочисленных наград Джейкобсона — премия имени Вудхауза, присуждаемая за лучшее юмористическое произведение; когда же критики называли его «английским Филипом Ротом», он отвечал: «Нет, я еврейская Джейн Остин». Итак, познакомьтесь с Гаем Эйблманом. Он без памяти влюблен в свою жену Ванессу, темпераментную рыжеволосую красавицу, но также испытывает глубокие чувства к ее эффектной матери, Поппи. Ванесса и Поппи не похожи на дочь с матерью — скорее уж на сестер. Они беспощадно смущают покой Гая, вдохновляя его на сотни рискованных историй, но мешая зафиксировать их на бумаге. Ведь Гай — писатель, автор культового романа «Мартышкин блуд». Писатель в мире, в котором привычка читать отмирает, издатели кончают с собой, а литературные агенты прячутся от своих же клиентов. Но даже если, как говорят, литература мертва, страсть жива как никогда — и Гай сполна познает ее цену…

Говард Джейкобсон

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Последний самурай
Последний самурай

Первый великий роман нового века — в великолепном новом переводе. Самый неожиданный в истории современного книгоиздания международный бестселлер, переведенный на десятки языков.Сибилла — мать-одиночка; все в ее роду были нереализовавшимися гениями. У Сибиллы крайне своеобразный подход к воспитанию сына, Людо: в три года он с ее помощью начинает осваивать пианино, а в четыре — греческий язык, и вот уже он читает Гомера, наматывая бесконечные круги по Кольцевой линии лондонского метрополитена. Ребенку, растущему без отца, необходим какой-нибудь образец мужского пола для подражания, а лучше сразу несколько, — и вот Людо раз за разом пересматривает «Семь самураев», примеряя эпизоды шедевра Куросавы на различные ситуации собственной жизни. Пока Сибилла, чтобы свести концы с концами, перепечатывает старые выпуски «Ежемесячника свиноводов», или «Справочника по разведению горностаев», или «Мелоди мейкера», Людо осваивает иврит, арабский и японский, а также аэродинамику, физику твердого тела и повадки съедобных насекомых. Все это может пригодиться, если только Людо убедит мать: он достаточно повзрослел, чтобы узнать имя своего отца…

Хелен Девитт

Современная русская и зарубежная проза
Секрет каллиграфа
Секрет каллиграфа

Есть истории, подобные маленькому зернышку, из которого вырастает огромное дерево с причудливо переплетенными ветвями, напоминающими арабскую вязь.Каллиграфия — божественный дар, но это искусство смиренных. Лишь перед кроткими отворяются врата ее последней тайны.Эта история о знаменитом каллиграфе, который считал, что каллиграфия есть искусство запечатлеть радость жизни лишь черной и белой краской, создать ее образ на чистом листе бумаги. О богатом и развратном клиенте знаменитого каллиграфа. О Нуре, чья жизнь от невыносимого одиночества пропиталась горечью. Об ученике каллиграфа, для которого любовь всегда была религией и верой.Но любовь — двуликая богиня. Она освобождает и порабощает одновременно. Для каллиграфа божество — это буква, и ради нее стоит пожертвовать любовью. Для богача Назри любовь — лишь служанка для удовлетворения его прихотей. Для Нуры, жены каллиграфа, любовь помогает разрушить все преграды и дарит освобождение. А Салман, ученик каллиграфа, по велению души следует за любовью, куда бы ни шел ее караван.Впервые на русском языке!

Рафик Шами

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Пир Джона Сатурналла
Пир Джона Сатурналла

Первый за двенадцать лет роман от автора знаменитых интеллектуальных бестселлеров «Словарь Ламприера», «Носорог для Папы Римского» и «В обличье вепря» — впервые на русском!Эта книга — подлинный пир для чувств, не историческая реконструкция, но живое чудо, яркостью описаний не уступающее «Парфюмеру» Патрика Зюскинда. Это история сироты, который поступает в услужение на кухню в огромной древней усадьбе, а затем становится самым знаменитым поваром своего времени. Это разворачивающаяся в тени древней легенды история невозможной любви, над которой не властны сословные различия, война или революция. Ведь первое задание, которое получает Джон Сатурналл, не поваренок, но уже повар, кажется совершенно невыполнимым: проявив чудеса кулинарного искусства, заставить леди Лукрецию прекратить голодовку…

Лоуренс Норфолк

Проза / Историческая проза

Похожие книги